Долгожитель - Татьяна Филатова

людей вокруг, а все равно – один. Какая разница, где быть одному: в городе или в лесу? Лес я всегда любил… Что со мной там станется, а? – спрашивал он у своего отражения. – Мне что здесь, что в Сибири: заболеть – не заболею, добычи много, дома никто не ждет… А как дома будет кто-то ждать, если я такой? Кто это стерпит? Ладно, если стерпит… А как быть, когда она умрет, а я – нет? И так каждый раз… Пусть мужских имен много во мне, но женское будет лишь одно…

Заранее Борислав присмотрел себе место в тайге. Странным его местные считали, но домик ему в глуши сибирской выстроили. Документы на дом были оформлены на имя Гришина Романа Михайловича, которого пока еще даже не существовало.

Борислав проснулся в гробу. Во рту был неприятный привкус, впрочем, как всегда, после пробуждения. По ощущениям он понял, что костюм Нуждина Андрея Ильича слегка велик Гришину Роману Михайловичу.

– Исправим, – прошептал он и стал выбираться из гроба, пока тот не отправили в печь крематория.

Просыпаясь некогда в часовне, он готовил себе в погребе картошку, чтобы наполнить ею гроб. В войну такой нужды и вовсе не было: где упал, там на утро в себя и пришел. Отряхнулся, товарищей похоронил и дальше в бой. Но теперь другое время пришло – цивилизация! А потому складывал молодой Роман в гроб, в который его положили Андреем, все, что под руку попадалось. Повезло, не заметили.

Часть добра своего Борислав перепрятал, часть в тайгу постепенно вывез, а часть в зарубежных, безымянных депозитах хранил. И совестно ему за то не было: все честно заработанное, все по уму приумноженное. А жизнь длинная: не знаешь, что завтра за поворотом ждать будет.

– Вот я и вышел на пенсию, – сказал Роман Михайлович – молодой мужчина двадцати трех лет, переступая порог своего нового дома.

До ближайшей деревни было не менее десяти километров. Электричества в доме не было, водопровода и канализации тоже. Во всем остальном дом и его содержимое были вполне современными.

– Не привыкать, – с улыбкой сказал молодой Роман, набирая воду в роднике.

Медведь со стороны наблюдал за новым соседом, но подойти не решался.

– Мудро, – сказал ему Роман. – Не рискуй, Мишаня. Но, знаешь, если бы когда-то твой собрат, что на Руси много лет назад жил, меня бы до смерти не задрал, не встретились бы мы с тобой сейчас. Вот как, видишь, в жизни случается.

Волки тоже обходили стороной жилой дом, а на копытных человек, одиноко живущий в тайге, сам ходил раз в неделю.

А еще он писал… Много писал. Еще Нуждин, находясь в отпуске, привез сюда две пишущие машинки, чернил с запасом и много-много бумаги, что удалось добыть по блату.

– Жизнь длинная, – говорил он сам с собой, занося все это в дом, – писать много придется…

И он писал. Писал о Бориславе, об Андрее, о Григории… Писал о чуме, писал о войне с французами, писал о своей любимой усадьбе и о том, как ему сватали юных красавиц. Писал о революции, о русской деревне и о Великой Отечественной Войне… Писал о том, как захлебывался грязью и свернувшейся кровью, когда вылезал из-под груды околевших тел, писал о детях, которых находил убитыми и о немцах, что их убили и чьи сердца он потом поедал. Писал о том, как был убит в первый год войны пять раз, во второй – два, в последний год – три раза, а потому дата рождения, которая была написана в его паспорте на тот момент, не соответствовала возрасту, в котором он представлялся, ведь каждый раз он просыпался снова и снова двадцатитрехлетним… А еще он писал о своих любимых женщинах: о сестре Ольге, о жене Дарине. Он вспоминал, как учил племянника охоте и как мечтал иметь собственного сына. Он помнил чувства, эмоции, но не помнил лиц тех, кого любил. Время – вот его богатство и его же проклятие. И об этом он писал…

Он много написал. Книга была почти готова, и название у нее было заранее придумано. От руки на первом листе своей рукописи сверху написал Роман печатными буквами: «Долгожитель».

Более двадцати лет он прожил в тайге, лишь изредка выходя из лесу: выезжал раз в три месяца в город, чтобы запасы обновить, прикупить спичек, еды какой, одежды да книжек новых. Живя в Сибири и несмотря на холод, всегда начисто брился, не пропускал ни единого утра.

Но однажды снова приготовил он себе тот самый отнюдь не животворящий отвар. Годы шли, мир менялся, а он за этим не наблюдал. Оттого и решил, что хватит ему прохлаждаться среди зверей, пора уж и в люди податься.

– Чем не молодильные яблочки? – рассмеялся он, выпил горькое снадобье и умер.

Глава 5

Последняя просьба

За окном кипела столичная жизнь. Панорамные окна не были закрыты жалюзи, а потому из них открывался прекрасный вид на Москву. Он сидел в своем кабинете. Кофе давно остыл – Дима просто забыл о нем. Он писал письмо, то и дело стирая целые строки и начиная их заново. Около сорока минут он, не отрывая взгляда, смотрел в монитор компьютера, генерируя свою столь простую мысль в такие сложные фразы, дабы не говорить прямо, чего он хочет.

– Да, – сказал он вслух, откидываясь на спинку кресла и закладывая руки за голову, – не думал, что будет так сложно.

Затем, перечитав весь текст еще раз, Дима выделил его и весь удалил.

«Привет, нужно встретиться. Ты где?» – написал он и тут же отправил сообщение.

«Привет, – пришел ответ через мгновение. – Я в Питере. Давай только не вечером? Прилетай завтра с утра».

«Договорились, сейчас возьму билет».

«Наконец-то увидимся! Столько времени прошло…»

«Я тоже буду очень рад встрече».

Дмитрий Сергеевич тяжело вздохнул, закрыл переписку и стал смотреть ближайшие рейсы до Санкт-Петербурга.

Он пил вторую чашку кофе, любуясь Невой. Ярко светило солнце, побуждая к жизни и новым свершениям. Даже самому ленивому и скучному человеку в такую погоду хотелось жить. Только не ему.

– Эту монету, – сказал Дима, крутя между пальцами золотую монетку, что давно, а может и никогда не имела ни четкой округлой формы, ни четкого изображения, – мне дал человек, с которого и началась моя история.

– Игорь?

– Игорь, – подтвердил Дима. – Их было несколько, и именно они были моим первым капиталом. Как можно выразиться сейчас: это были мои первые уроки финансовой грамотности. Но