По воле чародея - Лилия Белая

свечке, поставленной перед сумрачным ликом Единого. Настасья с замиранием сердца ждала четверга.

… Время близилось к ночи. При мигающем, неровном свете лучины Настя варила щи, но гремела посудой так сильно, что взбесила даже домового, пытавшегося уснуть за печкой.

Девочка наливала яблочное повидло в деревянную миску, и, когда отвернулась, домовой в отместку подсыпал в него соль. Настасья то и дело поглядывала на окно. Батюшка вернётся голодный и наверняка с не особо хорошими новостями. Предчувствие не подвело: ворвавшись в избу, где у печи копошилась Настя, мельник с раздражением кинул на пустой стол мешочек с пятью рублями и одним алтыном. На каждом рубле красовался профиль короля Леоша. Настя с Данилкой всегда удивлялись: как, имея столько подбородков и такие румяные сытые щёки, прелестное личико государя умещалось на монетах? Зато его советник, коему выпала честь увековечить себя на алтыне, смотрелся вполне лаконично, хоть в профиль и походил на индюка.

– Что это? – спросила Настасья, покосившись на деньги.

И тотчас ощутила на себе гневный взгляд отца.

– А за сколько, по-твоему, можно было продать мясо коровы, которую даже не забили?! – Мелинар с такой силой стукнул кулаком по столу, что монеты подпрыгнули и со звоном покатились по столешнице. Настасья молча следила за отцом, тот неразборчиво ругнулся и направился в погребок.

Вернувшись из голбца, Мелинар поставил на стол бутыль самогона, хранимого на крайний случай.

– Мы скоро по миру пойдём, я, ты… – причитал он. – У нас не останется ничего. Ни-че-го! Понимаешь?! Ни муки! Ни зерна! Ни нашей мельницы! – каждую фразу он завершал, отхлёбывая дурманящее питьё прямо из горлышка бутыли.

Больно было видеть это Насте. Отец изменился. Кажется, только вчера в нём текла сама жизнь! Но сейчас он умирал на глазах, таял подобно свече.

– Меня мало того что не пускают продавать на рынок в городе, так теперь ещё и гонят из наших деревенских рядов, кто плюнет, а кто на смех подымает! – продолжал сетовать мельник. – Какими гривнами мне налоги платить, дочка?! Ни один сосед в деревне не поможет нам, потому что боится! Мы сдохнем нищими, если так продолжится!

Настасья с горечью глядела на батюшку. Если бы она могла, она бы повернула время вспять. Сделала бы хоть что-нибудь, лишь бы предотвратить все эти ужасы. Она бы отговорила отца ехать на ярмарку в тот день, она бы не столкнулась в лесу, а затем в городе с паном, она бы…

– Я знаю, что виновата, тять, – сокрушённо молвила Настя. – Прости меня. Надо было мне до встречи с чародеем успеть обручиться, тогда, может, судьба повернулась бы к нам светлой стороной.

– Вот именно! – воскликнул Мелинар, делая ещё один добрый глоток. Спиртное обжигало горло, вызывая кашель и слёзы. – Знаешь… Дело даже не в колдуне и не в его бесовских проделках, а в тебе, в твоём упрямом характере! И я не про пана сейчас, а про женихов, которым ты отказывала! Захарий теперь, верно, и не посмотрит в нашу сторону. Старый я дурак, по мягкости сердца поддавался тебе, о чём сожалею. И вот, пожалуйста: мы нарвались на шляхтича, который скоро уничтожит всё, что нам дорого. Всё из-за тебя! Ты не думаешь о семье!

Настасья смотрела в пол, молча сносила обидные слова. Будто и не отец говорил. Словно его кто-то неведомый подбивал на ссору.

– Прекрати пить, пожалуйста, – наконец взмолилась Настя.

Она осторожно попыталась отобрать у него бутылку, но получила пощёчину. Девочка не вскрикнула, но отошла в сторону, держась за покрасневшую щёку, глаза налились слезами. Полное безмолвие воцарилось в избе. Казалось, тишина продолжалась целую вечность, пока мельник не сказал более спокойным голосом:

– Завтра пойду, попробую продать сдохших кур бабке Феодосье. Аспид проклятый, в такую даль придётся переться, чтоб грош-другой выручить.

– Завтра четверг, отец. Тот шляхтич сказал…

– И что? Фиг ему с маслом, а не деньги! У нас их и нет. Ежели заявится, не убьёт же он нас в самом деле, хотя… – мельник горестно рассмеялся. – В любом случае, ты сама виновата. Покойной ночи!

Спать он ушёл с бутылкой в руках. Настасья присела за стол, подняла взгляд на окно. За мутными стёклами виднелась уже неработающая матушка-мельница. Настасья опустила голову на скрещенные руки и зарыдала.

* * *

На следующий день над Южной Полесовкой висело золотое царское солнце. Данилушка, который сутками сидел с матерью, завидовал детям, что выбегали из домов, играли в салки, лапту и горелки. Крестьянские ребята смеялись, водили хороводы, радовались летней погоде, удивительно лёгкой, не такой знойной, какая обычно бывает в августовские дни.

Мелинар отправился к Феодосье ближе к вечеру, когда солнце утратило дневной жар, дети разбежались по хатам и небо резко посерело. Настасья долго не хотела отпускать отца. Она ходила взволнованная и вздрагивала при любом шорохе.

На деревню надвигалась с запада огромная серая туча, предвещая дождь. Сердце Насти гулко застучало. Дрожащие пальцы осенили грудь божественным звёздным знамением. Когда тёмное полотно сплошь заволокло вечернее небо, в вышине прогрохотал гром. Настасья отчего-то позабыла все молитвы и побежала греть самовар. Батюшка же вернётся, а чай не приготовлен, да и кашу можно на оставшемся от Зорянки молоке сварить! Надо заняться делом, а не метаться по дому во власти тревожного ожидания.

Когда в печь был отправлен горшочек каши, Настя снова застыла в задумчивости. На столе трепетал огонёк каганца, непогода за окном разгулялась, по избе пугающе полз мрак. Настасья зажгла ещё одну лучину. Поглядела вокруг и медленно подошла к сундучку, стоявшему под образом Единого в красном углу. В сундуке хранились материнские вещи. Приданое, которое пока девочке не пригодилось. Среди рушников, полотенец и ожерелий жила там тряпичная безликая куколка в алом сарафане. Головку куколки украшал миниатюрный кокошник. Здесь на юге кокошников не носили, это праздничный головной убор северян. Сама игрушка не была волшебной, но сил придавала. Закрыв глаза, Настя с любовью прижала к груди свой оберег.

Хотелось заткнуть уши. По окну хлестали тяжёлые капли дождя. Казалось, ещё немного – и они попросту выбьют стёкла. Настя старалась пересилить волнение. Как там отец? Доберётся ли до дома в такой ливень? Девочка дрожала, но ледяной страх вгрызся в душу, лишь когда ветер, со свистом распахнувший дверь, задул лучину и каганец[2]. Светлица погрузилась во тьму. Настасья пошарила по карманам, оглядела избу и поняла, что нечем зажечь огонь. Домовой будто нарочно спрятал огниво!

– Что же ты так меня не любишь, нечистый?..

Домовёнок мог бы ответить: «А потому, что рисованным доскам кланяешься, меня угощать забываешь,