Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

Ворчун сидел в тени у надгробия Манека под замковой стеной, виляя хвостом. Вороны носились наперегонки над головой, гоняя всех остальных птиц, кроме орлов. Иржи, Нор и Лирр по настоянию няни теперь ходили на уроки в деревенскую школу. До полудня в Киамо Ко царила благословенная тишина.

Няне было семьдесят восемь лет. Она ходила только с тростью. Она не бросила прихорашиваться, хотя теперь её мелкие усилия улучшить собственную внешность скорее портили, чем украшали её. Пудры было слишком много, губная помада легла криво, а лёгкая кружевная шаль бесполезно трепыхалась в потоках воздуха, поднимающихся из долины. Со своей стороны няня находила, что Эльфаба тоже выглядит скверно, будто плесневеет изнутри. Бледная. Какая-то разбитая. Даже о своих прекрасных волосах ничуть не заботится – собирает их в узел и прячет под этой нелепой шляпой. А её чёрное платье не помешало бы как следует постирать и проветрить.

Они остановились у покосившейся стены и прислонились к каменной кладке. Сёстры собирали цветы в нескольких полях от них, а Сарима двигалась следом, словно надутый парус. В своём траурном тёмном платье она напоминала пугающе огромный кокон, сорвавшийся с привязи. Но было приятно снова слышать её смех, хоть и, возможно, притворный; солнечный свет странным образом благотворно влиял на всех, даже на Эльфабу.

Няня рассказала Эльфи о её семье. Владыка Тропп наконец умер. В отсутствие Эльфабы, которую считали мёртвой, титул Владычицы перешёл к Нессарозе. Так что теперь младшая сестра обосновалась в Кольвен-Граундс, выпуская пачками догматические манифесты о вере и искуплении. Фрекс тоже отправился туда с ней: он постарел, его пастырское служение подходило к концу. Он постепенно отказывался от яростной духовной борьбы, и его разум обретал равновесие. А Панци? Он то появлялся, то исчезал. Ходили слухи, что он подстрекает людей к отделению Манникина от Оза. Вырос парень красивым и статным, по предвзятому мнению няни: ровная осанка, чистая кожа, ясная речь, храброе сердце. Сейчас ему было чуть больше двадцати.

– А что думает о сепарации Нессароза? – спросила Эльфи. – Раз она новая Владычица Тропп, её мнение имеет особый вес.

Няня сообщила, что Нессароза выросла куда умнее, чем все ожидали. Она держала свои мысли при себе и делала расплывчатые заявления о революционных переменах – такие, которые каждый слушатель мог истолковать по-своему. Няня предполагала, что Нессароза собирается установить на своей земле теократию, чтобы законы Манникина соответствовали духу её собственного строгого толкования унионизма.

– Твой наисвятейший отец Фрекс сам не знает, хорошо это или плохо, потому хранит молчание. Политика его не интересует, ему ближе сфера мистическая.

Более того, замечала няня, на родине у планов Нессарозы находились свои сторонники. Но, поскольку та высказывалась весьма осторожно, расквартированные в регионе вооружённые силы Волшебника не могли найти поводов для её ареста.

– Она оказалась на своём месте, – признала няня. – У неё весьма искусно получается. Шиз многому её научил. Теперь она крепко стоит на собственных двух ногах.

От сочетания «на месте» Эльфаба невольно вздрогнула. На месте, «наместница»… Возможно, Нессароза до сих пор находилась во власти заклятия, которое многие смутные годы назад наложила на неё мадам Моррибль у себя в гостиной. Не была ли сестра пешкой – Наместницей Волшебника или самой мадам Моррибль? Отдавала ли она себе отчёт в том, что делает и почему? Если на то пошло, не была ли сама Эльфаба всего лишь фигурой в партии неких высших злых сил?

Воспоминание о предложениях мадам Моррибль относительно их будущей карьеры – её собственной, Нессарозы и Глинды – возвратилось к Эльфи вместе с потрясением того периода, когда едва не утонувший Лирр потихоньку оправлялся от болезни. Когда он наконец пришёл в себя достаточно, чтобы отвечать на вопросы о том, как оказался в рыбном колодце, он смог сказать только:

– Это рыба говорила со мной, она велела мне спуститься.

В душе Эльфи прекрасно знала, что виной всему Манек – мерзкий, злобный Манек, который всю зиму неприкрыто и безжалостно мучил мальчика. Смерть Манека ничуть её не трогала, пусть даже он был бесценным сыном Фиеро. Тот, кто мучает слабых, заслуживает гибели от ледяного копья.

Однако, услышав следующие слова Лирра, Эльфи невольно замерла и сглотнула.

– Рыба сказала, что она волшебная, – продолжил мальчик. – Она поведала, что Фиеро – мой отец, а Иржи, Манек и Нор – мои братья и сестра.

– Золотые рыбки не говорят, милый! – сказала Сарима. – Тебе это почудилось. Ты пробыл в колодце слишком долго, у тебя мозг от воды разбух.

Эльфабу вдруг охватила странная, мучительная тоска, необъяснимое желание оказаться ближе к Лирру. Кто этот мальчик, который так долго присутствовал в её жизни? Она более или менее понимала, откуда он взялся, но теперь впервые обрёл значение вопрос, кем именно он был. Эльфаба потянулась к нему и положила руку ему на плечо. Он тут же дёрнулся, отстраняясь – непривычный к таким жестам. И Эльфаба почувствовала себя отвергнутой.

– Хочешь посмотреть на мою мышку, Лирр? – спросила Нор, которая была к нему особенно добра во время его выздоровления.

Лирр всегда предпочитал общество сверстников расспросам взрослых, и выудить из него ещё хоть что-либо о пережитом в колодце оказалось невозможно. Мальчик как будто бы не слишком изменился – разве что теперь, после смерти Манека, носился по Киамо Ко с куда большей свободой и задором.

Сарима посмотрела на Эльфабу, и та подумала, что наконец приблизился час её освобождения.

– Какая глупость, мальчик бредит, – покачала головой Сарима. – Придумать, будто Фиеро – его отец, ну надо же. В Фиеро и унции жира не было, а вы посмотрите на этого мальчишку.

Согласно условиям своего пребывания в замке, Эльфаба не имела права подталкивать Сариму изменить своё суждение, но всё же она вперила взгляд в хозяйку, всем существом умоляя её принять очевидное. Однако та не поддавалась.

– И кто же тогда его мать? – невозмутимо спросила Сарима, мягко трогая подол своего платья. – Нет, это нелепо до абсурда.

Впервые Эльфаба пожалела, что у Лирра не было хотя бы лёгкого зеленоватого подтона кожи.

Сарима удалилась оплакивать в своей часовне мужа и среднего сына.

А условия заточения Эльфабы – невольной предательницы, изгнанной монахини, беспомощной матери, несостоявшейся мятежницы, Ведьмы под прикрытием – остались неизменными.

Хотя… сама мысль, что золотая рыбка или карп в колодце сообщил Лирру такие вещи, – могла ли в этом быть хоть толика правды? Или, может, мадам Моррибль обладала способностью менять облик и пробираться под покровом холодной тьмы, чтобы следить за Эльфабой? Лирру не хватило бы воображения выдумать подобное самому. Или хватило бы?

Эльфаба ходила заглядывать в рыбный колодец бесчисленное множество раз, в разное время дня и ночи, – но старый карп, или Карп, ни разу ей не показался.

– Рада слышать,