Опасные видения - Коллектив авторов

ханойских улиц Чень столкнулся нос к носу с безногим калекой – уличным торговцем, катившим вперед на приземистой деревянной тележке и громко, пронзительно окликавшим каждого встречного. Прислушавшись к его воплям, Чень малость замедлил шаг, но не остановился: все его мысли, все внимание целиком занимали дела в Министерстве Культурного Наследия. Казалось, кроме него, во всем городе не осталось ни единой живой души, ни одного из бесчисленных велосипедов, мотороллеров и реактивных мотоциклов… не говоря о тележке безногого уличного лоточника.

Однако лоточник не унимался.

– Товарищ! – вновь крикнул он, ловко развернув тележку с моторчиком на гелиевой батарее и устремившись следом. – Товарищ, не проходи мимо! Взгляни: широчайший ассортимент травяных, проверенных временем целебных снадобий с благосклонными отзывами тысяч постоянных покупателей! Назови свой недуг, и я непременно тебе помогу!

– По счастью, никакими недугами я не страдаю, – приостановившись, ответил Чень.

«Кроме хронического недуга всех служащих Центрального Комитета – карьерного оппортунизма, неудержимого влечения испытывать на прочность врата к каждой из государственных должностей… включая мою», – мысленно добавил он.

– К примеру, я могу исцелить лучевую болезнь, – не прекращая погони, тянул нараспев лоточник. – Или, в случае надобности, увеличить половую удаль. Могу обратить вспять рост раковых опухолей – даже ужасающих меланом, называемых в просторечии «черным раком».

С этими словами калека поднял повыше лоток, уставленный шеренгами аптечных пузырьков, крохотных алюминиевых баночек и порошков в пластмассовых коробочках.

– Если соперник, – переведя дух, затянул он, – упорствует в попытках узурпировать твою хлебную чиновничью должность, могу предложить особую мазь, с виду неотличимую от кожного бальзама, но на деле являющуюся отчаянно действенным ядом. Учти, товарищ: цены мои вовсе не высоки. Мало этого, в знак особого уважения к столь почтенной персоне, как ты, я готов принять плату послевоенными инфляционными долларами, хваленой международной валютой, а на деле – бумагой, стоящей разве что самую малость дороже туалетной!

– Иди к дьяволу, – буркнул Чень, призывно махнув рукой пролетавшему мимо аэротакси.

Он уже опаздывал к началу первой из сегодняшних деловых встреч на целых три с половиной минуты, и всевозможное толстозадое начальство из Министерства – не говоря о его, Ченя, собственных подчиненных – сей факт непременно отметит. Отметит и возьмет на карандаш.

– Постой, товарищ, – негромко возразил лоточник, – ведь ты обязан у меня хоть что-нибудь купить.

– Это еще почему? – возмутился Чень.

– А потому, товарищ, что я – ветеран войны. И во время Последней Колоссальной Войны за Освобождение Народа бился на стороне Единого Народно-Демократического Фронта с проклятыми империалистами. И в битве за Сан-Франциско утратил ножные конечности. Таков закон, – торжествующе и вместе с тем лукаво объявил лоточник. – Отказывающиеся покупать товар, предлагаемый ветераном войны, рискуют попасть под крупный штраф, а может, даже в тюрьму… да еще и позору не оберешься.

Устало взмахнув рукой, Чень отпустил аэрокэб.

– Действительно, купить твой товар я обязан, – признал он, окинув взглядом скромный лоток с травяными снадобьями, и наугад указал пальцем на бумажный сверток в заднем ряду: – Давай вот это.

Лоточник расхохотался:

– Это, товарищ, сперматоцид. Для дамочек, по политическим резонам не имеющих права на пилюли. Тебе он, знаешь ли, вряд ли когда-нибудь пригодится, поскольку ты у нас определенно не дамочка, а джентльмен.

– Закон, – язвительно парировал Чень, – никого не обязывает приобретать у тебя что-то полезное. Достаточно самого факта покупки, и я возьму это.

Сунув руку за отворот подбитого ватой пальто, он извлек из кармана бумажник, едва ли не лопающийся от послевоенных инфляционных банкнот, коими ему, как государственному служащему, четырежды в неделю выплачивали жалованье.

Однако лоточник, не торопясь торжествовать победу, испытующе взглянул Ченю в глаза:

– Расскажи, что тебя беспокоит.

Не ожидавший столь бесцеремонного вторжения в личную жизнь – да еще со стороны лица частного, не из госслужащих, – Чень гневно поднял брови.

– Ладно, товарищ, как пожелаешь, – вздохнул торговец, видя его негодование. – Прошу прощения, не смею настаивать… однако как доктору, знахарю-травнику, мне надо бы знать о пациенте как можно больше.

Заметно посерьезневший, калека умолк, поджал тонкие губы, погрузился в раздумья.

– Телевизор подолгу смотришь? Как часто? – внезапно спросил он.

– Каждый вечер, кроме пятничных, – послушно ответил захваченный врасплох Чень. – По пятницам я хожу в клуб, осваиваю эзотерическое искусство укрощения быков при помощи аркана, завезенное к нам с побежденного Запада.

Так называемое «родео» было его единственной слабостью: иных поблажек Чень себе не позволял, посвящая все силы и время партийной работе.

Калека, подавшись вперед, выбрал небольшой сверток в дешевой серой бумаге.

– С тебя шестьдесят торговых[94], – подытожил он. – Гарантия полная. Не подействует, как обещано, – верни неиспользованный остаток и получишь обратно всю сумму целиком, до монетки.

– Как же именно это снадобье действует? – язвительно осведомился Чень.

– Дает отдых глазам, утомленным созерцанием бессмысленных чиновничьих монологов, – ответил лоточник. – И вообще успокаивает. Принимай сразу же перед тем, как тебе в очередной раз придется выслушивать скучные, длинные телевизионные проповеди, в которых…

Чень расплатился, забрал сверток и энергично зашагал дальше.

«Тьфу, пропасть! – подумал он на ходу. – Постановление, превратившее ветеранов войны в привилегированный класс, обернулось грабежом среди бела дня. Жируют на нас, молодых, без стеснения… стервятники проклятые!»

Вскоре Чень вошел в солидное, величавое здание Послевоенного Министерства Культурного Наследия и направился к собственному, по чину внушительному кабинету, чтобы поскорее приняться за работу, а серый бумажный сверток, совершенно забытый, так и остался лежать в кармане его пальто.

В кабинете уже дожидался дородный европеец средних лет, в гонконгском шелковом двубортном костюме-тройке оттенка кофе с молоком. Сопровождал незнакомого европейца не кто иной, как непосредственный начальник Ченя, Сыма Цзо-пинь.

– Господин Тун Чень, – заговорил Цзо-пинь на крайне скверном кантонском, как только Чень переступил порог, – познакомьтесь с господином Дариушем Петелем. Господину Петелю предстоит занять пост директора нового культурно-идеологического учреждения дидактического характера, открывающемся в Сан-Франциско, штат Калифорния, можно сказать, на днях. Господин Петель, – пояснил он, – всю свою жизнь посвятил народу, всю жизнь боролся со странами империалистического блока на ниве педагогики, отчего и назначен на столь высокую должность.

Чень с Петелем обменялись рукопожатиями.

– Чаю? – предложил Чень обоим, нажимая кнопку инфракрасной жаровни-хибати.

Секунда – и в изящном узорчатом керамическом чайнике японской работы закипела, запузырилась вода. Усевшись за стол, Чень обнаружил, что верная госпожа Цзи приготовила для него краткую справку о товарище Петеле – разумеется, с грифом «секретно» – и положила бумагу так, чтобы он сумел исподволь, не привлекая внимания посетителей, ознакомиться с содержанием.

– Наивысший Благодетель Народа знает товарища Петеля лично и всецело ему доверяет, – подчеркнул Цзо-пинь, – а такое случается нечасто. Вверенная товарищу Петелю школа в Сан-Фернандо займется якобы преподаванием и изучением заурядной даосской философии,