Хроники Дерини. Компиляция. Книги 1-15 - Кэтрин Куртц

— Теперь уйди, — тихо сказал Камбер.

И, к его удивлению, Джебедия ушел, приняв неуверенность контакта с Элистером за естественную предосторожность, как будто его старый друг пытался установить границы того, что он может разделить с другим, оставив нетронутым все, что касалось его обязанностей.

Камбер изумился такому простодушному доверию, ненавидя себя за то, что вынужден обманывать. Собрав все свои силы в единое целое, мгновенно, без предупреждения, он бросился вниз. У Джебедии не осталось времени даже для того, чтобы понять, что происходит. Когда же он осознал, что случилось, предпринимать что-либо было уже поздно.

Задохнувшись, он зашатался от боли. Его разум содрогнулся, осознавая, что чуждое сознание охватывает его. Ослепленный, ослабленный, он неумело сопротивлялся уже отвердевшим путам, отступая перед новыми непрерывными атаками, тщетно пытаясь защититься от навязываемого ему знания, к которому он не был готов, которого не желал, о котором не помышлял, уже не веря, что его разум останется в его власти.

Лишь тело было все еще способно сопротивляться приказаниям Камбера: мускулы воина отзывались на угрозу, даже когда разум уже не в силах был противостоять. Его правая рука потянулась к кинжалу, вцепившись наполовину парализованными пальцами в рукоять, и начала медленно вытаскивать лезвие из ножен.

Заметив это движение, Камбер мгновенно вцепился в поднимавшуюся руку и попытался остановить ее. Не отступая ни на йоту от своей цели открыть Джебедия глаза на происходящее, он обхватил его, пытаясь удержать михайлинца, и усилил натиск, захватив левой рукой могучее запястье Джебедии. Одновременно его воля навязывала разуму воина то, чего он не желал знать, описывая в деталях все, что произошло после смерти Элистера, вплоть до сегодняшнего дня.

Джебедия затряс головой, отказываясь верить, животный скорбный крик отчаяния вырвался из его груди. Пустые, ничего не видящие глаза не отрываясь смотрели в лицо Камбера. Он резко выбросил вперед левую руку, обхватив ворот накидки Камбера, и потянул его к себе.

Медленно, неотвратимо кинжал приближался к его горлу.

Но это не заставило Камбера отступиться. Он безжалостно вынудил Джебедию осознать последние доводы: преимущества, которые получил от этого Синхил; то, что лишь немногие знают о смерти Элистера; что произойдет, если игра не будет продолжена; то, что среди человеческой знати начинают назревать тревожные для Дерини настроения; какая опасность угрожает тем, кто был вынужден вступить в эту игру; что он и его дети готовы пойти на любые жертвы, чтобы спасти Гвиннед. А готов ли к этому Джебедия?

Проделав все это, Камбер прекратил борьбу, выпустив из рук все нити, связывающие Джебедию, кроме одной — той, посредством которой он мог лишить его чувств и, если необходимо, жизни. Облик Элистера, который он носил столько времени, рассеялся. На Джебедию смотрел Камбер, надеявшийся на милость и сострадание. Кинжал уже коснулся его горла, но Камбер, не обращая на это внимания, молился лишь о том, чтобы здравый смысл помог Джебедии принять открывшееся ему.

Джебедия, почувствовав свободу, еще не осознав, что происходит, вывернулся из объятий Камбера, бросил его на пол, уселся на грудь и прижал лезвие к шее, намотав на другую руку край мантильи, чтобы задушить Камбера, если кинжал не сможет лишить его жизни.

Камбер перестал сопротивляться и лишь с мольбой смотрел в безумные глаза Джебедии. Раскинув руки, он показывал, что сдается на милость победителя.

И Джебедия увидел, понял, постиг то, что собирался сделать. Его охватило удушье, и в глазах отразилось то, что творилось в его душе. Рука воина разжалась сама собой. Казалось, Камбер прекрасно понимал, какие мысли проносятся в мозгу Джебедии, рука которого все еще тянулась к его шее, в то время как кинжал уже лежал на полу.

Ничего не видящие глаза закрылись, и из сжатого судорогой горла вырвалось всхлипывание. Суровый воин был готов, не стесняясь, разрыдаться.

(«Святой Камбер»)

В конце концов Джебедия сумел принять и оправдать то, что сделал Камбер, но его все же интересует, как поступил бы Камбер, отреагируй михайлинец иначе.

Камбер поджал губы и, бросив взгляд на Джебедию, дотянулся разумом до последней нити, связующей их. Затем усилил давление и снова взглянул на воина.

— Боюсь, я не настолько честен, как ты полагаешь, — прошептал он, когда Джебедия ощутил его воздействие и едва смог удержаться от потери сознания. Камбер ослабил давление и контроль над разумом михайлинца и вцепился в поднятую руку мертвой хваткой. — Как ты, наверное, уже понял, я не воспользовался последним отчаянным средством. Но не уверен, что не стал бы прибегать к нему, если бы ты вынудил меня сделать это.

Джебедия закрыл глаза и медленно кивнул.

— Ты бы убил меня, — равнодушно сказал он. — И был бы прав. Ты мог оставить меня в живых, только если бы я стал союзником. То, ради чего ты все это сделал, слишком важно.

(«Святой Камбер»)

Новое знание склоняет Джебедию к тому, чтобы предложить помощь, и Камбер не отказывается ее принять.

Мгновение Камбер всматривался в печальные глаза, которые теперь были красны от слез, читая в них преданность и доверие, которые, и он всегда знал об этом, испытывал Джебедия к Элистеру и которые теперь, как казалось ему, испытывал тот и по отношению к нему. Но он не посмел убедиться в этом, боясь потерять все. Протянув правую руку и положив ее на раскрытую ладонь Джебедии, он позволил Элистеру, а затем и Камберу проникнуть в настороженный, робко идущий на контакт разум Джебедии и задохнулся от непередаваемого чувства восторга, которое породило в нем это неожиданное тройственное взаимодействие.

До этого он не сознавал всего многообразия разума Элистера, ощущая, как он сливается с человеком, которого Элистер Келлен знал и любил как никого на свете, Джебедия сам изумился такому единению. Его воспоминания и то, что пережил Элистер, сливались и смешивались с тем, кто обладал теперь его сутью так, как если бы сам Элистер присутствовал здесь и сам настоял на участии в этом странном обмене, о котором ни Джебедия, ни Камбер даже не мечтали. Так, взявшись за руки, они просидели почти целый час, восхищаясь тем, что открывалось им, печалясь неудачам и разочарованиям, которые испытывали, не в силах сдержать радостный смех, когда какая-то новая грань обмена открывалась им. Наконец они разъяли руки: