Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Но директор поднял руку, прерывая её.

– Достаточно, – сказал он. – Пожалуйста, выйдите из кабинета.

– Но я… – начала завуч, пуча глаза.

– Пожалуйста, – повторил Леня, и в этот раз в его голосе появилась твёрдость. – Нам с Владимиром Петровичем нужно поговорить с глазу на глаз. Как мужчина с мужчиной.

Тон был таким, что даже Мымра сразу поняла, что разговор окончен.

– Надеюсь, вы примете все необходимые меры, – процедила она.

Соня, подняв подбородок, направилась к двери. Уже выходя, она поначалу собиралась демонстративно захлопнуть дверь, но в последний момент передумала.

Просто аккуратно прикрыла дверь, почти беззвучно.

Я был готов спорить, что если бы не секретарша, Мымра наверняка прислонила бы ухо к щели. Ну и стояла бы так, пока не услышала бы хоть что‑то, что можно потом перекрутить.

Однако я немного недооценил её – и Леню, кстати, тоже.

Стоило двери закрыться, как директор снял трубку внутреннего телефона, набрал короткий номер.

– Проследите, пожалуйста, чтобы наша завуч вышла совсем…

Секретарша, судя по голосу в трубке, ответила коротким «поняла». Директор положил трубку, на секунду прикрыл глаза и выдохнул, словно сбросил мешок кирпичей с плеч.

Потом посмотрел на меня уже совсем другим взглядом – человеческим.

– Извините, Владимир Петрович, – сказал он. – За резкий тон в вашу сторону… но это было необходимо. Нужно было, чтобы у нас появилась возможность спокойно поговорить без посторонних ушей.

Глава 20

С первых слов Лени я понял, что весь спектакль до этого был постановкой. Директор просто играл роль перед завучем, чтобы дать ей выговориться и выставить себя «на стороне порядка». Классика жанра – политика внутри школы мало чем отличается от большой.

– Владимир Петрович, мы оба прекрасно знаем, что наша завуч – женщина взрывная. Ей свойственно… ну, скажем так, преувеличивать некоторые моменты.

Он вздохнул, опустив взгляд в кружку.

– Но по части того, что я услышал… у меня волосы на затылке зашевелились.

Леня внимательно посмотрел на меня поверх очков.

– Неужели это правда, что вы применяли физическую силу к ученикам? Что вы приводили, как она говорит, «совершенно неуместные примеры» нашим детям?

Я молчал, глядя прямо на него.

– Да, завуч человек эмоциональный, – продолжил директор. – Но она болеет делом. И если уж говорит в таком тоне, то, согласитесь, не на пустом месте.

Он помолчал, уселся поудобнее и, сложив руки на столешнице, чуть подался вперёд.

– Не желаете ли вы мне объяснить, что на самом деле происходит? Ведь вы, если мне память не изменяет, номинировались на «Учителя года»…

Я невольно усмехнулся. Вот так всплывают неожиданные биографические подробности о самом себе. Задумался на секунду. Пойти по пунктам обвинения? Разбирать одно за другим, как будто признавая их значимость? Нет.

Тогда я автоматически стану в позу оправдывающегося, а это последнее, что я собирался делать. Оправдываться я точно не собирался. Есть такие золотые слова: сила в правде. Кто прав – за тем и сила.

Хотя многие, и в девяностые, и теперь, всё время пытаются перевернуть это правило. И сделать наоборот: кто сильный, тот и прав. Но я видел, чем это кончается – и на улицах, и в кабинетах, и в жизни… Когда правда умирает, сила быстро становится просто дубиной.

Я продолжил говорить с директором на «ты». Он чуть дёрнулся, не привык, видимо, к такому тону в этих стенах, но не остановил. Принял. Молча кивнул, соглашаясь на формат мужского разговора без показного официоза.

– Вот смотри, – невозмутимо начал я. – Ситуация простая и понятная, как пять копеек. Если убрать все эти ахи, вздохи и обвинения, всё становится предельно ясно.

Леня слушал, не перебивая, лишь слегка кивая, подавая знак продолжать.

– Я, насколько понимаю, ты девяностые застал? – спросил я, глядя ему в глаза.

– Застал, – ответил он, чуть нахмурившись. – Но не понимаю, какое это имеет отношение к происходящему.

– Самое прямое, – пояснил я. – Девяностые научили нас одной прописной истине. Своих бросать нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

Я подождал, пока директор переварит смысл, который я вложил в эти слова.

– Надо костьми ложиться, но своих девчат и парней, тех, кто тебе доверился, надо поддерживать, выручать, – продолжил я. – А если учитель не способен стать для своих ребят тем, кто стоит рядом, а не сверху, то значит, он вообще не учитель.

И дальше я начал объяснение, как видел и считал правильным.

– Вот ты сейчас сидишь и слушаешь, как завуч тебе лапшу на уши наворачивает. А ты не задумывался о том, что если всё делать, как она предлагает, то толку от этого не будет вообще никакого?

– Почему? – уточнил директор, насторожившись.

– К чему всё вот это ваше «добро» привело? – ответил я, сдерживая раздражение. – Ваши методики, инструкции, отчётность, бумажки и «планы воспитательной работы»…

– К чему?

– Да к тому, что школу твою собираются закрывать, – отрезал я. – И, поверь, закроют.

Леня вздрогнул, но постарался не подать вида, что его зацепило.

– Владимир Петрович, вы сгущаете краски…

– Да? – я чуть подался вперёд. – Или ты думаешь, что этот твой бизнесмен, который приедет на следующей неделе, реально попытается что‑то изменить? Реально даст тебе денег на финансирование?

– Ну… у нас же есть договорённости, – было возразил Леня.

– Договорённости, – хмыкнул я. – Я тебя огорчу. Он приезжает только для того, чтобы потом к нему со стороны прокуратуры или других органов вопросов не было. Когда начнёт землю твою отжимать.

Повисла тишина.

Леня замер, потом нервно провёл рукой по столу, переставляя ручку, и отвёл взгляд.

– Это… серьёзное обвинение, – выдавил он наконец.

– Это не обвинение, – возразил я. – Это факт, который ты сам узнаешь, когда будет поздно.

Директор заёрзал на стуле. Впервые за весь разговор в его лице мелькнула тревога.

– Ты что, не видишь, что у этого твоего «инвестора» рожа криминальная? – спросил я, вскинув бровь. – Он же бандит, таких за версту видно.

Леня молчал. Сидел, глядя куда‑то на край стола. Хотелось верить, что он всё понимал. Но вид у него был такой, словно человек внутри себя пытается не признать очевидное.

Я решил не останавливаться – добить нужно было не человека, а его иллюзии.

– Мне тут птичка на хвосте донесла, – продолжил я, – что ваш этот уважаемый бизнесмен – никто иной, как Аля Крещёный. Если это имя тебе о чём‑то говорит.

Леня побледнел. Да, он знал. Кто такой Аля Крещёный, он не мог не знать по определению. Мы с Алей в своё время, когда вот этот вот мужик, который сейчас сидел передо мной, ещё был мелким, часто брали его на рыбалку.

Я видел, как Леня попытался сделать вид, будто ничего страшного не услышал. Но пальцы всё‑таки сжались в кулак. Старая память не подводила… а я уверен, что после моей смерти дядя Аля стал совершенно другим человеком. В том числе по отношению к этому пацану, которому он когда‑то приносил вкусняшки.

– Понимаю, – продолжил я. – Ты, наверное, думал, что всё это давно в прошлом. Что малиновые пиджаки растворились, остались только галстуки и презентации. Но нет, друг мой. Этот человек просто сменил костюм. Малиновый – на серый, а порты заменил протоколами. Вот только сколько волка ни корми, а он всё в лес смотрит.

Я коротко объяснил ему, что бандит навсегда бандитом останется. Только теперь играет по закону, потому что понял, что закон – это новая форма крышевания.

– Так что не строй иллюзий. А что касается твоих обычных норм, то они признали 11 «Д» неблагополучным классом, так?

– Не совсем… – попытался возразить Леня, но я не дал ему договорить.

– Не совсем, – повторил я, перебивая. – А по сути – именно так. Твои эти нормы, бумажки, методички сделали этот класс таким. Вместо того чтобы понять ребят, вы, ты, завуч и вся ваша педагогическая свора поступили по‑другому.