Вадбольский 5 (СИ) - Никитин Юрий Александрович

— Будете ждать здесь?

— Что ты — испугался я, — это будет некрасиво. Здесь и так лёд не скололи со ступенек, а если там будут вывалившиеся кишки, то любая барышня поскользнется!

— Опять в тёмный переулок? — спросила она.

— В этом наша жизнь, — заверил я.

— Рациональнее встретить здесь.

— Рациональность сделает мир правильнее, — согласился я, — но не счастливее.

— А что такое счастье?

Я не стал ломиться в расставленную ловушку, сказал мирно:

— Ты моё счастье, лапушка. Но во властелины мира лезешь рано. Оглянись, вся рациональная вселенная против человека! А мы побеждаем только потому, что нам пофигу любое рацио. Грудь в крестах, либо голова в кустах! Нас ведёт великая Идея, сути которой не понимаем, но верим, потому что абсурдно!

Она, малость прибалдев, поплыла надо мной на высоте метров пятьдесят, а я прошёл по тёмной улице, для меня ну совсем не тёмная, свернул в один из переулков, потом ещё в один. Там с обеих сторон совсем глухие стены, снега навалило, тропка для одного человека едва притоптана, даже конь с санями завязнет.

За спиной услышал торопливый топот и скрип снега. Здесь, вдали от Петербурга, где вечно сыро и слякотно, и воздух свеж, и снег как снег, никаких соплей на дороге.

Тупые, подумал я с отвращением. Даже в голову не пришло заподозрить, что я не зря сунулся в глухой переулок, что вообще может оказаться тупиком. На одних инстинктах бросились следом, таким в самом деле можно не давать размножаться, чтобы в генетический код не вносить мусор. С другой стороны, и от дураков дети иногда бывают умные, вот уж загадка природы…

— Стой, — крикнул один, хотя я и так стою, обернувшись к ним лицом. — ты нам нужен…

Но не вы мне, ответил я про себя. Был соблазн красиво выхватить глок, четыре выстрела в упор, и проблема решена… Но в ночной тишине слышно далеко, а этих четверых кто-то послал, а ещё, может быть, наблюдатель смотрит издали как всё будет сделано, и поймёт, почему сделано не так, как мыслилось кому-то наверху.

Я стою, чуть пошатываясь, так удобнее, взвинчиваю метаболизм, эти четверо всё больше замедляют бег, вот уже словно идут в реке по грудь в воде…

Пальцы ухватили рукоять меча в барсетке, одним движением выхватил и сразу же ударил слева направо. Безжалостное остриё крайнему снесло череп, второму врубилось в плечо и застряло в середине груди.

Я выдернул быстро и без усилий, оставшиеся двое только выпучили глаза, холодное лезвие снова пошло в сторону самой высокоорганизованной материи, что истребила всех соперников, и теперь для самосовершенствования должна истреблять друг друга, иначе не достичь нам высокой культуры и одухотворённости.

На этот раз руки тряхнуло заметнее, но не обязательно было рассекать тела как сочные стволы подсолнуха.

— Позер, — заметила Мата Хари.

— Лишать жизни нужно красиво, — возразил я. — Хоть какое-то оправдание! Простое убийство недопустимо для культурного человека. Человеку нельзя опускаться до трилобайта. Трилобита, по-местному. Там ещё есть?

— Есть. Не человеки, как ты говоришь, а простые единицы вроде единичек и нулей. Только нулей больше. Почти все нули, справишься. А вот если не единицы, а интегралы…

Я фыркнул.

— Какие интегралы, даже таблицу умножения не знают! Таких убивать можно и нужно.

Она заметила резонно:

— Таблицу умножения во всей России человек сто знает!

— Да? — спросил я озадаченно. — Тогда…

Она сказала быстро:

— Вон там на крыше!

Я отшатнулся, а с тёмной крыши гулко грянул выстрел. Картечь мощно посекла кирпич на том месте, где я стоял секундой раньше, пара крошек простучали по моему лицу, как по чугунной морде коней у Преображенского моста.

— Извини, — сказала она виновато, — как он пробежался по крыше так шустро по темноте… Луну подсветить можешь?

— В этой глуши? — удивился я.– Ладно, не я это начал, но я закончу.

Во второй группе оказалось семь человек, на этот раз я завел их подальше, там выхватил глок.

Вечный вопрос насчёт твари дрожащей из плоскости юмора вдруг перешёл в серьёзу. Раньше я был полностью защищён от этих мерехлюндий, поумнее меня решали, каким быть миру, а моё дело телячье: наелся — и в хлев. Конечно, малость поработав, где указано и сколько отмеряно.

Но здесь я и есть самый знающий! И с ужасом вижу, знать одно, а жить, как жил как-то стрёмно, потому что все по другим, старым, проверенным, надежным, а я вот не просто умный, но мне и поступать надо либо по уму, либо… ну, как все человеки, что совсем недавно произошли от обезьянов, нам многое всякого можно, что вообще-то нельзя.

Я вот и поступаю, уже и ужасаться перестал, что уложил семерых и не бегу исповедоваться психологу. Переступил через тела, стараясь не вступить в тёмные лужи крови, я людей никогда не убиваю, иначе меня самого убьёт шок, я ж такой ранимый и трепетный, я просто устранил живую силу противника.

Сила вообще недостойный атрибут культурного человека. Я на обратной дороге перекладывал с места на место целые слои культурных ценностей, какие же они все хрупкие в сравнении с лукуллизмом, впереди, ближе к зданию гостиницы неприметная беседка, вся увитая плющём и виноградом, из-за чего почти скрыта снегом, но я ощутил как через щели едва слышно пахнет животным теплом и пряными духами.

Я шёл мимо, даже не пытался заглянуть, но снег скрипит под моими конечностями мощно и угрожающе, дверь резко распахнулась, едва не задев меня по лицу.

В беседке парочка, явно только-только приступают к совокуплению. Мужчина со сдавленными проклятиями выскочил, старательно закрывая лицо одной рукой, а другой придерживая спадающие брюки, я быстро сориентировался, видя распалённую поцелуями и жамканьем женщину, сказал галантно:

— Мадам, спокойно, я Дубровский!.. Не я это начал, но я закончу, мужчины обязаны поддерживать друг друга. Это наш командный долг!

Она, лежа на спине с раздвинутыми ногами, торопливо попыталась одернуть задранное ей до подбородка пышное платье, но я моментально воспрепятствовал, мужское братство выковывалось веками, даже тысячелетиями, нельзя оставлять женщину в таком состоянии, у неё может случиться нервное перенапряжение и когнитивный диссонанс, потому я действовал быстро и умело, нас этому ещё в школе учили и закрепляли на внеклассных занятиях, хотя кто из нас любит обязательные занятия под надзором старших?

Всё-таки, несмотря на её стресс, я сумел вызвать нужную реакцию, анатомию знаем, женщина задышала чаще, выгнулась дугой, в какой-то момент даже обхватила меня руками, стиснула и тут же отпустила, обмякла, всё ещё часто дыша и раскрасневшаяся, как только что распустившаяся роза.

— Койтус, — сказал я, слезая с неё и застегивая брюки, — нужное дело для цвета лица или улучшения липидного обмена. Позвольте представиться, я барон Юрий Вадбольский…

Она торопливо приводила себя в порядок, то и дело пугливо поглядывая на дверь беседки, наконец подняла на меня озабоченный взгляд.

— Барон, — голос её прозвучал с милой хрипотцой, но чувствовалось, что в обычном состоянии это типа меццо-сопрано, — я впервые в жизни в такой…

Слово «обалделости» женщины знают, но оно полуприличное, потому договорила тем же милым голосом:

— … растерянности.

— У красивых и умных женщин, — сказал я проникновенно, — много чего в жизни впервые, только у дур всегда одно и тоже: дом, семья, дети, приёмы, больничная койка…

Она поправила чуть сбившуюся прическу, выпрямилась, не дюймовочка, достаточно рослая и статная, мелких графинь ещё не встречал, генетический отбор всё ещё идёт, взглянула на меня в упор большими серьёзными глазами. Аромат духов постепенно выветривается, похоже, ими пользуется тот сбежавший щеголь.

Прежде, чем заговорила, я сказал негромко и с сочувствием:

— Можно считать женщин, изменяющих мужьям, суфражистками и борцами за свободу от угнетения мужчин?.. Абсолютно можно и нужно, это же изъявление протеста в единственно доступной форме, заявка на то, что и женщина должна иметь те же права не только кокетничать и строить глазки, но и завалить понравившегося мужчину, задрать ему подол… гм, в общем, оседлать и решительно доказать заявку на равноправие.