РОС: Забытый род - Гарри Фокс

лицо расплылось в самодовольной улыбке. Лесть и интерес к его персоне — это он понимал.

— Ох-хо-хо, наследничек! — закатил он глаза. — Легенды, говоришь? Да нет же, чистая правда! Мой пра-прадед, Станислав Железный Клык… — И он понесся, расписывая подвиги мифических предков, укрощавших драконов (которые, по его описанию, больше походили на больших белых медведей) и основавших Хабаровск(ну-ну чушь!) на костях врагов. Я кивал, поддакивал, задавал уточняющие вопросы, чувствуя, как Амалия медленно расслабляет хватку на бокале, а Виолетта смотрит на меня с обожанием и гордостью. Мы выжали еще добрых полчаса на его байки.

Наконец, беседа иссякла. Вишнев зевнул, широко и не прикрываясь, показывая золотые коронки.

— Уф, дорогие мои, устал я с дороги, — проворчал он, потягиваясь. — Покои Ваши — сказка, но хочется отдохнуть. Графиня Амалия, — он повернулся к ней, его взгляд стал маслянисто-вкрадчивым, — не сочтете за труд составить мне компанию за ужином? Обсудить… детали возможного сотрудничества? Без формальностей.

Амалия подняла глаза. В них не было ни страха, ни гнева. Только абсолютная, леденящая пустота. Она поставила недопитый бокал на стол рядом.

— Мои извинения, князь, — ее голос был тихим, но резал, как лезвие. — В Башне Хроник меня ждут неотложные дела. Документы, требующие внимания. — Она встала, ее движение было плавным и неумолимым, как течение ледяной реки. — Приятного отдыха.

Она склонила голову в едва заметном, ледяном поклоне и направилась к двери.

Вишнев фыркнул, его лицо снова начало наливаться кровью. Он не привык к отказам.

— Дела, дела… — проворчал он, глядя ей вслед с вожделением и злобой. — Скоро, милая графиня, Вам придется думать о других заботах! О беременности. О рождении крепких наследников! Вот это — истинное дело женщины Вашего статуса! Ох-хо-хо!

Я почувствовал, как по спине пробежали ледяные иглы. Язык во рту на миг снова стал раздвоенным и змеиным. Кулаки сжались под столом так, что ногти впились в ладони. Перстень жгло пальцы, как раскаленный уголь. Но я промолчал. Закусил губу до крови. Слово. Очередь. Политика.

Амалия не остановилась. Не обернулась. Она просто вышла, и ее безупречная серебряная фигура растворилась в полумраке коридора, словно призрак. Ни звука. Ни взгляда. Абсолютное презрение.

— Ну, и мы пойдем, князь, — я встал, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Дадим Вам отдохнуть. Виолетта?

Мы вышли в коридор. Тяжелая дубовая дверь закрылась за спиной, отрезав жирное самодовольство Вишнева. Я прислонился к холодной каменной стене, закрыв глаза. Адреналин отступал, оставляя пустоту и ярость.

Виолетта тут же прильнула ко мне, ее глаза горели.

— Лексик! Этот… этот жирный ублюдок! — зашептала она яростно. — Как он смеет! Наших сестер! Амалию! Надо… надо что-то сделать! Мы можем… — она замялась, ища решение, — …мы можем сказать, что Элира уже тайно обручена! С… с библиотечным духом! Или что Аманда заразна! У нее… у нее чума похоти! Да! Или… или подослать к нему Кассандру! Пусть она его напугает! Как того ящера-свинью! Шкуру сдерет! — Ее предложения сыпались, одно нелепее другого, полные детской ярости и полного непонимания политической игры.

Я открыл глаза, глядя на ее возбужденное, красивое лицо. Ее идеи были глупы. Опасны. Бесполезны. Как попытка убить дракона бумажным мечом. В них не было ни расчета, ни силы, только искреннее, но беспомощное негодование.

Я взял Виолетту за руку. Ее пальцы дрожали.

— Пойдем, — сказал я тихо, устало. — Пойдем… обсудим твои идеи. И скатерти. Нам еще нужно решить, будут ли серебряные змейки извиваться по краю или просто лежать. Это очень важно.

Она посмотрела на меня с недоумением, потом кивнула, доверчиво прижимаясь. Мы пошли по холодному, мрачному коридору, оставляя за спиной комнату, где пировал наш враг, и Башню Хроник, куда ушла Амалия. Ушла думать. Не о беременности. О мести. И я знал — ее месть будет куда страшнее идей Виолетты. Холодной. Расчетливой. И абсолютно беспощадной. Я должен был ее остановить. Не она глава дома. Не ей решать такие вопросы.

Глава 25

Звон колоколов Аспидиума не звонил — он бил. Гулкие, тяжелые удары, сотрясавшие камни замка и разносящиеся эхом над городом, больше походили на погребальный набат, чем на свадебный перезвон. Но для Изнанки, видимо, это и было торжеством. Кроваво-красные и ядовито-зеленые стяги с шипящими аспидами реяли над башнями. Узкие улочки были запружены народом, но не ликующим. Народ замер, завороженный и испуганный, глядя снизу вверх на процессию, двигавшуюся к замковому храму — месту, где обычно проводилась Жатва, а сегодня должно было свершиться бракосочетание.

Я стоял у огромных, резных с изображением змей, врат храма. Внутри пахло ладаном, воском и… старыми костями. Мой наряд — черный бархат, расшитый серебряными змеями, с высоким воротником, душившим шею, — казался мне доспехами перед казнью. Перстень Рода жгло палец, как каленое железо. В ушах все еще стоял гулкий голос Аспида, прокравшийся в сознание на рассвете: "Веселись, Мышонок. Цирк начинается. И помни… после танца — клоуна убивают. Если повезет."

Но не только Аспид терзал нервы. Они были здесь. Весь город, казалось, вымер, чтобы пялиться. И особенно — женщины. Их глаза, горячие, голодные, скользили не только по мне, Альфе, но и по моим "придворным" — Григорию, Марку, Степану, Артему, облаченным в богатые, но нелепые на их солдатских и крестьянских телах, одежды, купленные на "торгах". Но главный объект вожделения — мужчины из свиты князя Вишнева. Хабаровские "богатыри" в своих светлых, отполированных доспехах с вишневыми гербами. Они стояли отдельным строем, надменные, грубоватые, и нагло оглядывали аспидовских девок, словно на рынке рабынь.

А девки… Боже. Они не скрывали. Взгляды — откровенные, как плевок. Улыбки — хищные. Шепотки, перешептывания, призывные взмахи платочками в сторону хабаровцев. Казалось, воздух трещал от напряжения нерастраченной похоти. Эти мужи были чужими, новыми, пахли тайгой и медвежьим салом, а не знакомым страхом перед Старшими Дочерьми. И это сводило местных барышень с ума. Я видел, как пальцы одной служанки нервно сжимали подол платья, как грудь другой тяжело вздымалась, ловя взгляд какого-то хабаровского усача. Матриархат? Да он трещал по швам при виде здоровенных пришельцев с востока. Животные, — пронеслось в голове. — Все, до единой. И наши, и их.

И вот, в центре этого безумия, у импровизированного алтаря, сложенного из черного камня и костей давно побежденных чудовищ, стоял Степан. Мой бывший товарищ по Жатве, согбенный крестьянин, религиозный фанатик. Теперь он был облачен в ризы, которые явно стоили больше, чем его родная деревня. Парча цвета запекшейся крови, золотое шитье, изображающее все тех же змей, но в благословляющих позах. На голове — тяжелая митра, сползающая на