Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

Из кухни на цыпочках выбежала мама.

— И… что сказали академики? — вытолкнул я, чувствуя, как слева накатывает запах ароматного дыма и мыла «Земляничного», а справа вьется шлейф «Пани Валевской».

— Академики дают «добро»! — рубанул Гельфанд, и зажурчал: — Андрей, сам же знакомился с вашей работой, а вы ведь знаете, насколько я придирчив! Однако все четыре важнейших черты для математики — красота, простота, точность и безумные идеи — в вашем труде присутствуют. Так что…

— И когда ждать публикации? — вырвалось у меня.

— А вот спешить не надо, Андрей, — построжел голос из Москвы. — Дело очень и очень ответственное! Сначала я лично еще раз всё проверю и перепроверю, и только потом отдам в печать. М-м… В конце февраля или в самом начале марта. Кстати… Леонид Витальевич наверняка не удержится, и выболтает наш секрет! Он-то первым ознакомился с вашей работой! Поэтому готовьтесь, Андрей. Чую, будет ажиотаж, будет суматоха и всяческая суета!

— Всегда готов! — нервно хихикнул я. — Спасибо, Израэль Моисеевич!

— Вам спасибо! — отпасовали на том конце провода. — До свидания!

— До свидания… — с колотившимся сердцем я положил трубку, внутренне поджимаясь.

«Ну, сейчас начнётся…»

— Сынуля, а что за работа хоть? — спросила мама вкрадчивым шепотом.

— Да я там… теорему… — промямлил я. — Доказал…

Папа, шевеля усами, улыбнулся, наполовину шутливо:

— Теорему Ферма?

Я покаянно кивнул, и заговорил, торопливо оправдываясь:

— Не рассказывал ничего, потому что… Ну, надо же было проверить, убедиться, что прав. А вдруг ошибка? Я и молчал. Вот в таком плане, в таком разрезе…

Мама всхлипнула, и молча обняла меня. Отец крепко почесал в затылке, и хмыкнул, качая головой:

— Ну, мать… Видала, кого вырастили? Помнишь то родительское собрание? — Косолапя, он развернулся ко мне: — В классе шестом, по-моему… Ваша Зиночка сказала тогда, что ты вырастешь либо великим человеком, либо великим негодяем! Ну, негодяя из тебя не вышло, так что…

— Ой, ты же весь замерз! — всполошилась мама. — Иди, Дюш, одевайся. Будем завтракать!

— И выпить ба… — крякнул папа, поспешно аргументируя заветное желание: — Отметить же надо!

— Третьим буду? — натужно пошутил я.

— Чуть-чуть! — воскликнула мама, и прыснула в ладонь. Развеселясь, зарумянившись, с влажным блеском в глазах, она похорошела, моментом сбрасывая годы. Как будто возвращаясь к той девчонке, которой была — и осталась в душе.

«Вот и радуй ее, — говорил я себе, шустро натягивая треники и застиранную „олимпийку“. — Не огорчай, а радуй! Понял, великий человек?»

Там же, позже

Я включил телик с небольшим запозданием — «Международная панорама» уже шла. Затих напряженный ритм «Вибраций», унялись голоса за кадром, вбрасывавшие резковатые анонсы, а не в меру упитанный Бовин, малость взъерошенный и без галстука, вальяжно развалился перед камерой.

Признаться, я не ожидал, что именно он, спичрайтер Брежнева, будет вести передачу, но, видимо, в верхах решили коней на переправе не менять.

— … Президент Картер не стал нагнетать обстановку, и внимание западной прессы срочно переключили на обрушение шахского режима в Иране, — одышливо втолковывал народу ведущий, позволяя себе ироничную усмешку. — А тамошние события действительно приобретали всё больший размах. Напомню, что четвертого января шахиншах Реза Пехлеви назначил премьер-министром Ирана не придворного шаркуна, а самого Бахтияра, лидера главной оппозиционной партии «Национальный фронт». Менее двух недель спустя Его Императорское Величество бежало, не забыв прихватить с собой огромный «Боинг», груженный награбленным, а премьер-министр, опасаясь захвата власти муллами, военными или коммунистами, спешно возглавил Временное правительство. Лишенный поддержки даже товарищей по партии, немедленно изгнавших его за сотрудничество с шахом, чужой для армии, враг духовенства, страшно далекий от народа, Шапур Бахтияр всё равно, как будто назло всем, вершил дела по либерально-демократическому стандарту. Прежде всего, разогнал тайную шахскую полицию САВАК и выпустил из тюрем более двухсот политзаключенных. Затем отдал приказ не препятствовать уличным демонстрациям, отменил цензуру и объявил… как бы признавая свою слабость и нерешительность… о предстоящих через три месяца свободных выборах в Учредительное собрание, которое и должно определить дальнейшую судьбу страны. Не будем проводить явных параллелей, но ясно же, что никто не даст Бахтияру целый квартал времени! Ведь еще первого февраля, прямым рейсом из Парижа, в Иран возвратился беглый аятолла Хомейни, признанный вождь исламистов, человек сильный и харизматичный, способный навести «новый порядок»…

Я сжал губы. Из туманного будущего накатывал иранский кризис… Он тревожил меня, ибо в уравнения современности вписывались всё новые и новые неизвестные, меняя знакомую, однажды прожитую реальность.

Хорошо, хоть в Польше не устроили заварушки, а ведь ситуация качалась на лезвии бритвы. И Северная группа войск могла ответить, очень и очень жёстко ответить. По градам и весям…

А вот бодание в Афганистане на спад не идет, «пешаварская семерка» и Хекматиар, окопавшийся в Иране, жаждут реванша.

Если верить Би-Би-Си, СССР, поддерживая «сардара» Дауд-хана, серьезно усилил части мусульманского батальона и группу военных советников. После отряда спецназа «Зенит» КГБ направил в Афган «Каскад», а по линии МВД — «Кобальт». И минует нас чаша сия?..

…Шаркая шлепанцами, вошел отец, занося с собою табачный дух с привкусом то ли ореха, то ли какао.

Я принюхался.

— Кубинские? «Партагас»?

— Не угадал! — ухмыльнулся папа. — «Герцеговина Флор». Говорят, Сталин крошил папиросы в трубку… Надо ж было попробовать. — пыхтя, он уселся в свое любимое кресло, скрипнувшее под весом, и смущенно забормотал: — Эк меня… Кряхчу, как старый дед…

— Твои года — твое богатство, — отреагировал я по мотивам Кикабидзе, и увел разговор со скользкой темы: — А маму ты куда дел?

— Сбежала твоя мама! — фыркнул глава семейства. — У нее кросс по гастроному! Хочет скормить нам что-то особенное и необыкновенное.

Мои губы дрогнули в ласковой улыбке — мама по-настоящему гордилась знакомством с товароведом из «Ленмясорыбторга», опрятной пожилой дамой с зычным голосом сержанта-сверхсрочника.

— О-хо-хо… Дела. — отец покосился на меня, и усмехнулся: — Заметил я твой финт, заметил… Ну, голова моя еще не седа! Но тебе я всё равно завидую — не тратишь время зря! Вон, ставишь цель — и… Так и пойдешь, по математике? А поступать куда, думал уже?

— В универ, — кивнул я, радуясь, что хоть в этом не нужно «финтить» или умалчивать. — На матмех меня зачислят «автоматом». Даром, что