Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

— Нижнюю? — уточнил я. — Покажи.

Тома выпятила губку обиженным «сковородником», и я ее поцеловал. Зеленые глаза распахнулись, круглясь изумленно, испуганно, негодующе, радостно…

Я отстранился первым, и девушка опустила ресницы, унимая зеленый огонь.

— Прошло? — мои губы чуть дрогнули.

Тома кивнула, сосредоточенно дуя на горячий кофе. Надувая румяные щеки. А вот и мяконькие ушки зарделись…

— Дюш… — тихо молвила девушка, не поднимая глаз. — Мне с тобой хорошо. Очень…

Я усмехнулся уголком рта. Эти слова приятно слышать и здесь, под аккомпанемент негромкого говора поедателей пирожных. Но всё же подобное признание звучало бы куда уместней в иной обстановке, более камерной…

Как там Кузя высказалась о моих отношениях с Томой?.. «Когда ж ты с ней натетешкаешься?»

«Уже, Наташ, — мысленно сказал я. — Натетешкался вдоволь».

И всё же… На Томин день рождения приду обязательно. Подарю… Сошью что-нибудь модное. И обязательно помогу картошку сажать! А на выпускном станцую с Томой вальс…

— Хватит дуть, остыл твой кофе, — мягко сказал я. — Пей, солнышко.

Пятница, 2 февраля. День

Москва, Старая площадь

Андропов по привычке, войдя в фойе Центрального Комитета, кивнул парням из «девятки», и прошествовал к лифту. Ему предстояло вознестись на запретный пятый этаж, на пятое небо… И вот это уже выбивалось из плоскости буден.

Там, на заветном пятом, длился точно такой же коридор, что и ниже, стелилась такая же красная ковровая дорожка, прозванная «кремлевской», вот только за высокими дверями прятались кабинеты не исполнителей, вроде завсекторами, а вершителей судеб.

Юрий Владимирович усмехнулся: он не нарочно, но всё же копировал повадки Суслова — и вчера, и сегодня. Тот тоже не любил заезжать в тихий внутренний двор ЦК КПСС. Оттуда во второй — главный — подъезд можно было попасть через специальный вход, и подняться, куда надо, на спецлифте…

Вот только Андропова это стесняло. Да и от кого прятаться-то?

Показав охране красную книжицу-«вездеход», он вошел в кабину лифта. Дверцы съехались, и Ю Вэ вольно вздохнул.

Полмесяца минуло с пленума, а ему всё не по себе от случившихся перемен. Гибель Брежнева основательно перетрясла сложившуюся иерархию, но Громыко, человеку жесткому, и этого было мало — он стронул с места целые человечьи пласты, устоявшиеся за десятки лет и, казалось, навечно. Да куда там…

Новый генсек сходу продемонстрировал лидерские качества, решительно и без особых церемоний отправив на пенсию засидевшихся «кремлевских старцев». Сами аксакалы отнеслись к «чистке» по-разному. Пономарев воспринял её спокойно, и освободил кабинет без скандалов и дрязг. Черненко совершенно растерялся, Кирилленко возмутился, а Суслов будто и не заметил «проводов на заслуженный отдых». День за днем он являлся в ЦК к половине девятого, и отсиживал положенные восемь часов.

«Юра, не обращай внимания на этого догматика, — бурчал насупленный Генеральный. — Просто у него сильнейшая инерция. Гнать не надо, сам уйдет…»

…Андропов вышел, когда высветилась цифра «5», снова протягивая свое удостоверение, но уже «пятиэтажному» охраннику. Тот дисциплинированно глянул, и шепнул:

— Михаил Андреевич ждет вас!

Кивая, Ю Вэ шагнул в приемную второго кабинета, соседствующего с шестым, бывшим брежневским.

В приемной никого, пусто, а за дверью обители главного идеолога — шелест страниц, да слабое покашливание. Юрий Владимирович криво усмехнулся: «Гнать не буду!», и переступил порог.

— Добрый день, Михаил Андреевич!

Суслов сидел за столом, безвольно опустив худые плечи, а руки сложив на ворохе старых, пожелтевших бумаг. Прямо за спиной «пенсионера союзного значения» висел большой портрет Ленина в простенькой раме, словно олицетворяя сущность хозяина кабинета.

«Бывшего хозяина», — поправил себя Андропов.

Подняв голову, Суслов приветливо улыбнулся, а в изрядно потускневших глазах за стеклами сильных очков заплясали живые огоньки.

— А-а, Юра! Проходи, проходи… Я еще вчера тебя ждал!

— Вчера — никак, — виновато развел руками Андропов. — Передавал дела Фалину, так что… Сами понимаете.

— Ну да, ну да… — закивал Михаил Андреевич, мотая встопорщенной седой прядью, и «окая» сильнее обычного. — Да ты садись, Юр! Нет-нет, сюда — теперь это твое кресло. Ты не думай, я не потому задержался, что меня старческий каприз обуял. Просто… — поднимаясь, как будто раскладываясь во весь свой немалый рост, он повел костистыми руками. — Ну, человек я такой! Всю жизнь на паровозе, хе-хе… На том самом, у которого в коммуне остановка! И вдруг — станция, перрон… Приехали. М-да…

Встав, Суслов вышел из-за стола, и медленно приблизился к окну.

— Sic transit gloria mundi… — задумчиво тянул он, ступая.

Андропов качнулся неуверенно, а затем, разозлившись на себя, на собственную робость, решительно уселся на законное рабочее место.

— А, знаешь, Юра, я даже рад, что именно тебя выдвинули в секретари ЦК по идеологии, — медленно выговорил Михаил Андреевич. — Помнишь, мы поспорили как-то, давно уже… Ты тогда еще голос на меня повысил, весь в запале был, как настоящий комсомолец! Дескать, надо не хранить наследие Маркса, а развивать его идеи, как Ленин. Творчески подходить к марксизму-ленинизму, иначе выхолостим учение, как церковники выхолостили христианство! Я в тот день жутко на тебя разозлился, но… Вот ведь как… Даже месяцы спустя всё возвращался и возвращался к нашему разговору, будто продолжая спорить с тобой, и росло во мне ощущение, что я-то как раз и проспорил…

— Михаил Андреевич, — миролюбиво заговорил Ю Вэ, ёрзая в кресле, — вы всю жизнь отдали служению, а я…

— Именно, что служению! — перебил его Суслов, и неуважительно похлопал рукой по лакированному боку громадной картотеки. — Вот он, труд всей моей жизни! — с горечью молвил он. — Тысячи цитат, по любому поводу! А-а, ладно… Юр, ты как к товарищу Громыко относишься?

— Да как… — вытолкнул Андропов, испытав легкое замешательство. — Как и раньше. Хотя… — Он подумал. — Вообще-то, товарищ Громыко здорово изменился за последний год… Хм. Да как бы не с того самого момента, когда Леонид Ильич допустил его к откровениям «Объекта-14».

— Квинт Лициний Спектатор! — произнес Михаил Андреевич с театральной напыщенностью. — Звучит! Да-а… Все мы изменились, Юр… Я после пленума сразу к товарищу Громыко напросился, больше часа мы с ним проговорили. Да-а… Ну, что сказать? Правильный мы выбор сделали, Юр. Никто из нас, кроме Андрея Андреевича, в генсеки не годился! И я на пенсию ухожу с легким сердцем. Передаю страну, так сказать, в хорошие руки, хе-хе… Время! — вздохнул