Красная земля (СИ) - Волков Тим

Оба были измазаны с ног до головы. Красная глина окрасила их и они походили на два окровавленных тела, которые неведомой силой были подняты из могил и теперь дрались в последнем после смертном бою. Кровь из рассеченного лба Ивана Павловича смешивалась с грязью, заливая ему глаз. Рябинин, тяжело опираясь на одну руку, второй стирал с лица землю и слюну. Его очки висели на одном ухе, но в его взгляде не было растерянности — только чистая ярость.

Они поднялись почти одновременно, с трудом удерживая равновесие на скользком склоне. Дыхание вырывалось клубами пара в холодном вечернем воздухе. Никто не говорил ни слова. Слова кончились. Остался только животный инстинкт — выжить и убить.

Рябинин бросился вперед первым, с низким рыком, пытаясь повалить доктора с ног. Иван Павлович встретил его ударом в корпус, но тот лишь глухо ахнул и вцепился в него, пытаясь заломить руку за спину. Они снова закружились, спотыкаясь о кочки и ямы, их ноги заскользили, разбрызгивая комья грязи.

Иван Павлович почувствовал, что силы на исходе. Боль в вывернутом пальце пульсировала огненной иглой, голова гудела от удара. Рябинин, казалось, черпал энергию из какого-то темного, неиссякаемого источника.

В очередной попытке вырваться Иван Павлович оттолкнул его, и Рябинин, поскользнувшись, отлетел на пару шагов назад. Его нога наступила на что-то твердое и скользкое, спрятанное в грязи. Он посмотрел вниз.

Их взгляды встретились на долю секунды. В глазах Рябинина мелькнуло нечто — не страх, а мгновенная, холодная оценка. Оценка шанса.

Он резко нагнулся. Его пальцы уткнулись в липкую холодную грязь и сомкнулись на том, что лежало там.

Он выпрямился. В его руке, грязный, но грозный, лежал наган Ивана Павловича.

— Ну вот ты и попался, доктор! — выдохнул Рябинин, улыбнувшись.

Анна Пронина остановилась. Иван Павлович отправил ее домой, но… Но как же он сам?

Ведь там может быть опасность!

Сердце ее сжалось. Она была командиром скаутов, она доложила, и теперь доктор пошел разбираться. Но что-то внутри подсказывало ей, что этого мало. Тот человек с усами был хитрым и опасным. Она видела это по его глазам, когда следила за ним. Он был как волк-одиночка, готовый на все.

Она не могла просто так остаться. Она вспомнила лицо доктора — усталое, но полное решимости. Он был одним из немногих взрослых, кто говорил с ней серьезно, не сюсюкаясь. Он доверял ей. А она, возможно, послала его в ловушку.

Анна развернулась и побежала по коридору, не в сторону выхода, а вглубь больницы, в небольшую комнатку, где сейчас жила и дежурила Аглая.

— Аглая! — ворвалась она в комнату, запыхавшись. — Беда!

Аглая, кормившая с ложечки кашей одного из выздоравливающих больных, вздрогнула и обернулась. Увидев перепуганное лицо девочки, она сразу же поставила тарелку.

— Анюта? Что случилось?

— Понимаете… Иван Павлович… он пошел туда! На кладбище! За тем путейцем! Я сказала, что видела, а он… — слова вырывались из Анюты пулеметной очередью. — А я боюсь… там опасно! Надо помочь!

— Позову Степана Викторовича, соседа. И мужиков! Пусть бегут к старому кладбищу, с фонарями! Доктору может понадобиться помощь!

— Спасибо! — ответила Аня и рванула прочь.

— Анюта? Куда ты? — крикнула она в коридор. Но там было пусто. — Анюта! Стой! Вернись!

Но девочка не обернулась. Она бежала быстро, легко, как могут бежать только дети, растворяясь в наступающих сумерках.

Анна не думала об опасности. Она думала только об одном: она должна быть там. Она первой обнаружила врага. И она не могла позволить доктору, который доверял ей, оказаться в беде из-за ее же доклада. Это было бы предательством.

Ей было страшно. Темнота за рекой была густой и недружелюбной. Каждый шорох, каждый хруст ветки заставлял ее вздрагивать. Но она бежала вперед, ориентируясь по знакомым приметам — кривой березе у поворота, старой покосившейся бане.

Она знала эти места лучше любого взрослого. Она знала короткую тропку, которая вела не к главному входу на кладбище, а к обрыву над рекой, откуда открывался вид на всю запретную территорию.

Добравшись до обрыва, она затаилась в кустах орешника. Отсюда было видно и черную прорубь в ограде, и темный силуэт склепа. Но не это ее напугало.

Там, у обрыва она увидела двоих — Ивана Павловича и путейца. У противника в руках было оружие.

Рябинин ухмыльнулся, медленно поднимая наган. Грязь капала с холодного металла ствола.

— Ну что, доктор, доигрался? — его голос был хриплым, полным ненависти и торжества. — Нужно было раньше тебя грохнуть. Сразу, как сунулся не в свое дело. Да пожалел тебя — слишком уж ты смышлёный. А мне умные нравятся.

Иван Павлович видел, как палец Рябинина сжимается на спусковом крючке. Мысли исчезли, остался лишь слепой, животный инстинкт. Он не думал о смерти, о боли, о несправедливости. Он думал только об одном — остановить его.

Раздался оглушительный, раскатистый выстрел. Пламя на мгновение озарило злобное лицо Рябинина и склон, залитый известкой.

Но Иван Павлович уже не стоял на месте. Он рванул вперед, в отчаянном, безумном прыжке, как загнанный зверь, идущий на таран.

Пуля прожгла воздух у самого его виска, обжигая кожу горячим ветром. А потом он всей своей массой, с криком, в котором была вся его ярость и отчаяние, врезался в Рябинина.

Удар был страшным. Они оба, сцепившись в мертвой схватке, полетели назад, за край обрыва. Исчезла земля под ногами. Провалилось в пустоту небо над головой.

Их полет длился всего мгновение, показавшееся вечностью. Они падали, все еще сцепившись, в холодные, черные воды реки, что безмолвно ждала их внизу.

Вечернее небо, цвета свинца и пепла, низко нависло над долиной. Холодный, пронизывающий ветер гудел в оголенных ветрах деревьев на вершине обрыва, срывая последние пожухлые листья и унося их в надвигающиеся сумерки. Воздух был насыщен запахом влажной земли, извести и пресной, студеной воды.

Все было кончено.

Сам обрыв, изрытый и перекопанный, зиял свежими ранами. На его склоне, у самой кромки, лежало темное пятно — тело Рябинина, неестественно выгнутое на мелководье у самого берега. Его голова, ударившись о торчащий из воды валун, запрокинулась, и стекла очков, поймав последний отсвет угасающего дня, слепо и неподвижно смотрели в хмурое небо. Вода, подступая к его боку, лениво и равнодушно омывала его одежду, будто стараясь стереть сам след его присутствия.

Доктор же…

Река. Бурный, вздувшийся от осенних дождей поток. Вода, темная как чернила, с беляками пены на гребнях волн, мчалась с бешеной скоростью, сокрушая все на своем пути. Она с грохотом разбивалась о подводные камни, выбегавшие черными, скользкими спинами из воды, подмывала глинистые берега, с корнем вырывая прибрежные кусты. Ее голос был низким, мощным, непрерывным гулом — звуком чистой, неодушевленной, безразличной силы.

Именно в этой стихии, в самом ее центре, исчез Иван Павлович. Его тело, сметенное течением, уже скрылось из виду. Лишь на мгновение темный силуэт мелькнул на гребне волны, чтобы тут же исчезнуть в водовороте, затянутый стремительной, холодной пучиной.

Теперь река владела им безраздельно. Она не злилась и не радовалась. Она просто была — холодная, бездушная, неумолимая. И ее бурный, неостановимый бег в наступающую ночь был единственным ответом на вопрос, жив ли он. Ответом, полным леденящей душу неизвестности.