Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

Быстро сделав шаг вперед, я нанес мощный, разящий удар. Казак, не ожидая этого, дернулся, но было поздно. Мой кулак коротко и сухо врезался ему в челюсть. Станичник мешком рухнул на землю.

— Те, кто не подчиняется моим приказам, не мои бойцы, — произнес я ледяным, не терпящим возражений тоном, обводя взглядом ошеломленную, притихшую толпу. — Золото получат те, кто дойдет со мной до конца и будет драться, когда я прикажу. А кто пришел сюда грабить и тискать баб, может убираться прямо сейчас! Вон!

Они молчали, переводя взгляды с меня на своего лежащего товарища. Обида, пьяная злость и уязвленная гордость боролись со страхом и уважением к силе. Наконец, пьяные казаки, что-то бормоча и ругаясь, подхватили оглушенного дружка и отошли в сторону, собираясь в свой отдельный, шумный казачий круг. Афанасьев поспешил к ним, и я слышал, как он, то срываясь на крик, то уговаривая, пытался вразумить своих «орлов». Увы, конфликт не был исчерпан. Не добившись от своих ничего вразумительного, ко мне подошел хмурый хорунжий Афанасьев.

— Казаки волнуются, господин начальник, — сказал он, не глядя в глаза. — Завтра с утра круг соберем, решать будем, как дальше быть.

Я понял, что это означает. Союз наш висел на волоске. Пришлось, не доверяя больше никому, лично расставить караулы. Самые ответственные посты у стен и складов заняли мои мышляевцы и старые каторжане, которым я доверял как себе. Бесшумные тени нанайцев растворились в ночной тьме по внешнему периметру. А внутренний порядок в городке я поручил дисциплинированным тайпинам Лян Фу, которые с холодным рвением взялись за дело. Только после этого, убедившись, что лагерь под надежной охраной, я вернулся в ямэ-нь и, не раздеваясь, рухнул прямо на широкий, покрытый циновками кан в личных покоях Тулишэ-ня. Сон, тяжелый, как свинец, и полный тревожных видений, навалился мгновенно.

Утро встретило нас напряженной, злой тишиной. Казачий круг, собравшийся на площади, гудел как растревоженный улей. Выйдя на крыльцо ямэня вместе с Мышляевым и Софроном, я наблюдал за этим зрелищем. Казаки выступали один за другим. Наконец, толпа расступилась, и ко мне подошел Афанасьев. Лицо его было серым, измученным.

— Круг решил, — не глядя мне в глаза, глухо произнес он, — что мы уходим. Говорят, раз добычи нет, то и воевать дальше смысла нет.

— А как же ваше слово? — спросил я холодно. — Уговор как же?

— Слово чести против голодных семей не устоит, Владислав Антонович. Убедить не смог. Прости!

Решение круга, в общем, было ожидаемым, но злость все равно поднялась во мне черной волной. Потерять сейчас три десятка лучших бойцов было непозволительной роскошью. Надо было переломить ситуацию. Но при этом не поставить под угрозу дисциплину.

— Софрон, — не оборачиваясь, приказал я. — Принеси один мешок, из тех что в «казне». С золотом.

Затем я обернулся к казачьему кругу. Хорунжий еще пытался переубедить своих людей, но уговоры Афанасьева тонули в злом, пьяном гуле. Пришло время вмешаться. И я шагнул в круг.

Казаки расступились, пропуская меня, в их глазах читалась смесь упрямства, обиды и вызова.

— Простите, что вмешиваюсь в ваш круг, казаки, — начал я нарочито спокойно. — Не по уставу это. Но дело у нас общее. Я вчера погорячился. За то прощенья прошу.

Наступила тишина. Такого они не ожидали.

— Но и вы меня поймите. — Я обвел их тяжелым взглядом. — Я вам командир, пока мы в походе. А в походе у меня один закон — порядок. И я не потерплю того, что было! — Мой голос лязгнул металлом. — Грабят только подлецы и трусы, что за бабьими юбками прячутся, пока другие кровь льют! Поняли⁈

Мои слова повисли в воздухе. Никто не ответил.

— Мы пришли сюда не за шелковыми тряпками! — продолжал я, повышая голос. — Мы пришли за головой зверя, который на нашей земле наших же людей резал! Да, враг хитер, в норе его не оказалось. И что, теперь хвост поджать и по домам с наворованными побрякушками? А те, кто в земле остался, они за что головы сложили? За то, чтобы вы тут лавки потрошили?

Я помолчал, давая словам дойти до каждого.

— Вы добычи хотите? Правильно хотите! За кровь надо платить! Так я вам говорю — вся добыча еще впереди! Но не тащите по углам, как крысы! — выкрикнул я, резко выбрасывая руку вперед. — А соберите все в общую казну! Ранят тебя — вот тебе из этой казны серебро на лечение. Убьют — твоей семье доля пойдет, чтобы вдовы и сироты с голоду не помирали! У казаков же от века так было! Верно я говорю, казаки⁈

— Верно… верно… — сначала тихо, а потом все громче прокатилось по кругу. В их глазах зажегся огонек понимания. Я чувствовал, что переломил настроение.

Тем временем Софрон вернулся с тяжелым кожаным мешком. Взяв его, я прошел в самый центр круга, высоко поднял его над головой.

— Вы хотели добычи, казаки? — спросил я громко. — Вы ее получите.

С этими словами я развязал мешок и высыпал на подстеленную рогожу груду золотого песка — часть той добычи, что мы взяли в ямэне.

— Это половина вашей платы. Здесь хватит, чтобы ваши семьи сытно перезимовали. Берите, и уходите. Только знайте — вы уйдете не как казаки, а как наемники, не сделавшие и половины работы. Вы мне помогли, и я был вам благодарен, как землякам, и готов прийти на выручку. В поход я пошел не за золотом и побрякушками, а чтобы в мой дом больше никто и никогда не пришел без спросу, мы же соседи, и вас это касалось!

В кругу повисла тишина. Я ударил в самое больное место — в их казачью гордость. Одно дело — уйти из-за обиды. И совсем другое — взять деньги и сбежать, не доделав дело.

— А вторая половина, — я сделал паузу, — ждет нас на приисках Тулишэня. Но ее получат те, кто дойдет до конца. А не те, кто повернул назад. Выбирайте.

Они молчали, переглядываясь. Я видел, как на лицах упрямство борется с жадностью и стыдом.

И в этот момент из-за спин моих бойцов, наблюдавших за кругом, вышел старый забайкалец Парамон. Он был не амурский, а из наших, нанятых Мышляевым. Он подошел и встал рядом со мной.

— Стыдно мне за вас, служивые, — сказал он тихо, но его старческий, дребезжащий голос прозвучал в наступившей тишине как набат. — Смотрите, станишники, вот я, старик. Меня командир ваш силой не неволил, я сам пошел. И фунта золота он мне не сулил. Пошел, потому что земля наша горит от этой нечисти. Пошел за веру и за товарищей. — Он обвел казаков выцветшими, строгими глазами. — А вы… Вы честь казачью на шелковую тряпку и бабу меняете? Из-за этого ли прадеды ваши с Ерофеем Хабаровым на Амур приходили?

Слова старика ударили посильнее иного кулака. Казаки опустили головы. Кто-то крякнул, кто-то тяжело вздохнул. Стыд был лучшим лекарством. Хорунжий Афанасьев, почувствовав, что момент настал, вышел в центр.

— Старик прав, — сказал он твердо. — И командир наш прав. Хватит дурить. Мы дали слово. Идем до конца. Кто со мной?

После долгого, шумного спора круг решил: они остаются.

Конфликт, казалось, был исчерпан, но я понимал, насколько хрупок этот мир. Нужно было немедленно занять их делом.

— Привести пленных! — приказал я.

Когда Ичень Линя и двух проводников-рабов притащили на площадь, я велел расстелить на земле большой лист шелка, захваченный в ямэне.

— Рисуй! — Я ткнул в шелк обгорелой веткой. — Рисуй карту, слизняк. Каждый ручей, каждую тропу, каждый прииск. Если соврешь хоть в чем-то — скормлю тебя свиньям. Живьем.

Под взглядами всех командиров, дрожа от ужаса, Ичень Линь начал рисовать. И на белом шелке линия за линией проступала карта крови — схема долины реки Мохэ. Пять клякс обозначали главные прииски: «Золотой Дракон», «Нефритовый Ручей», «Тигровый Зуб»… Я смотрел на эту карту и понимал, что наш поход еще даже не начался.

— Надо послать разведчиков, — сказал я, поднимаясь. — Мы должны знать, что нас там ждет.

Едва напряжение на площади спало, и казаки, ворча, разошлись по своим местам, в мой импровизированный штаб-ямэнь явилась делегация. Впереди, выступая в роли переводчика и защитника, шел Лян Фу. За ним, опасливо оглядываясь и низко кланяясь, семенили трое пожилых китайцев — судя по потертым, но добротным халатам, местные лавочники.