На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

При этих словах у меня внутри сжался ледяной комок. Жива ещё была память о том кошмаре, что я пережил усилиями этой женщины с ледяным взглядом — наследием отца-опричника.

— Кому суждено умереть, — кивнула Екатерина Григорьевна, — того Господь всегда приберёт.

Она бы, может, и не хотел убивать мужа, да только участь вдовы куда лучше участи отравительницы. А выкликнуть против неё обвинение я мог всегда, семнадцатый век не знает такого понятия, как срок исковой давности.

Что ж, теперь князь Дмитрий заболеет и умрёт, вряд ли в таких же муках, как умирал князь Скопин, однако мне всё равно — важен результата. И никто меня не заподозрит, ведь я в это время по приказу царя буду находиться в Литве, откуда уморить князя Дмитрия смог бы разве что колдовством. Ну да с нечистой силой я никогда не якшался, даже если она и была, во что искренне верил, к примеру, князь Скопин, так что вряд ли кто-то и подумать может о таком обвинении.

И всё равно уезжал я из Москвы по осеннему первопутку с тяжёлым сердцем. Вроде и нельзя мне, да только противиться воле царя — это бунт, а на него я решиться никак не мог.

От мрачных мыслей и воспоминаний меня отвлекло появление Потоцкого.

Вид он имел ещё более помятый нежели обычно по утрам. Хотя какое там утро — солнце час с лишним как за полдень перевалило. Всё же местная водка — это не ставленый мёд, она куда как крепче и в голову бьёт намного сильнее. Однако костюм его был в полном порядке и даже саблей по ступенькам он брякал с обыкновенном своим задором. Правда, когда позолоченные накладки ножен особенно сильно звенели обо что-то, Потоцкий морщился и подносил руку к виску. Выражение лица его в такие мгновения становилось каким-то совсем уж страдальческим.

— Чем балуетесь с утра, пан Михал? — обратился он ко мне, аккуратно, чтобы обойтись без лишнего шума, присаживаясь за стол.

Магнат Потоцкий говорил со мной почти как с равным, однако княжеский титул мой и кровь Рюриковичей ставила его лишь на одну ступень ниже меня и он это признавал. Ссориться со мной ему было точно не с руки и не только потому, что я сопровождаю его в Вильно. Как ни крути, а ляхов-то куда больше, и накинься они все скопом никому из моего отряда не уйти живым. Вот только войны сейчас нет, и устраивать бучу нет смысла, хотя бы потому, что это поставит убийц вне закона не только в Русском государстве, но и на Родине, где к таким вещам, как нарушение клятвы относятся столь же серьёзно, как и у нас. По крайней мере, покуда от неё не разрешит первый же иезуит или же просто ксёндз из тех, что падки до чужого серебра, а то и просто считают подобное своим долгом. И всё же пока меня и остальных защищает клятва ляхов, преступить которую не рискнёт и самый буйный.

— Пивом, — честно ответил я, — но вам уже готова целая бадейка рассолу, вам, пан Станислав, он сейчас нужнее пива.

Неправильный опохмел ведёт к длительному запою, как любил говаривать мой покойный отец. Не князя Скопина, тот своего родителя и не помнил толком, а именно мой, из двадцать первого века. Не то, чтобы он был совсем уж пьяницей или боже упаси алкоголиком, однако запои у него бывали, особенно когда фактически остановился завод, где он проработал всю жизнь и он оказался на обочине этой самой жизни.

Потоцкий, как всякий лях редко бравший в рот нечто не спиртное, поморщился, однако признал мою правоту. Похмелье при его образе жизни было частым гостем и он знал, как справляться с самым жестоким, какое бывает от водки, употреблённой в непомерном количестве.

— Ох и дрянь же… — пробурчал он, а после громко икнул и едва руками рот не зажимая умчался на двор.

Голубая кровь — пачкать стол и свои роскошные шальвары содержимым желудка не стал, успел из корчмы выбежать.

— Ох и дрянь у этого корчмаря водка, — повторил он, вернувшись за стол. — Повесить его надо, а корчму его подпалить за то, что шляхтичей травит.

Я понимал, что говорит он не всерьёз, а лишь чтобы хоть как-то, даже пустыми угрозами, улучшить себе немного настроение. Однако я счёл своим долгом сообщить ему, что придётся спалить все три корчмы.

— Потому как вы, пан Станислав, во всех побывали и ни по разу вместе с остальными шляхтичам, — пояснил я.

— Re vera? — приподнял бровь Потоцкий. — Ну что же, все они израелиты — и всем им место на верёвке.

— Но кто тогда будет продавать ясновельможным панам водку, — произнёс оказавшийся рядом корчмарь. Говорил он как будто в воздух, не обращаясь к нам, однако и я и Потоцкий всё понимали. — А ведь ясновельможные паны никак не могут без доброй водки. И кто же, скажите, кто же сделает для них добрую водку, от которой с утра не хочется лезть в петлю, даже когда намедни выпил её едва ли не половину доброго гарнца.[3]

Благодаря памяти князя Скопина я быстро пересчитал это в известную мне систему мер, и понял, что Потоцкий выпил вчера полтора литра водки, если корчмарь не преувеличивает. А ведь не похоже на то. Да уж, сильны пить ляхи, тут с ними нам не потягаться.

По знаку корчмаря на стол выставили еду простую, но довольно много. Такую вполне можно и с похмелья откушать. Потоцкий взялся за неё, хотя и без особого аппетита. Ну да в его состоянии это нормально, я бы наверное от одного вида и запаха еды на двор побежал бы снова.

Что ж, раз я аппетит ему точно не испорчу, можно начинать неприятный разговор. Вот и корчмарь трётся рядом, всем своим видом намекая, что пора бы ясновельможному пану князю уже и начать интересующий всех разговор. Вот только ничего доброго разговор этот корчмарю и его коллегам не сулит, тут он надеется напрасно.

— Моя подорожная, — сообщил я Потоцкому, — действует только до границы. Здесь же никто моих расписок по царёвой подорожной не примет.

Он воззрился на меня, понимая, что ни к чему хорошему я не веду.

— И денег, — продолжил я, — чтобы оплачивать пьянки шляхтичей у меня нет. За вас по дружбе заплачу из своего кармана, знаю, что своего серебра у вас пока нет. Однако остальные гуляли вчера на свой кошт.

Потоцкий донёс-таки лошку до рта и спокойно прожевал кусок разваренного гуляша. Говорить пока не спешил.

— Да и вообще, пан Станислав, — завершил я свою короткую речь, — я более не намерен сопровождать шляхтичей. По прибытии в Литву они свободны и обязаны лишь клятвой, принесённой на святом кресте и образе Богородицы, да выплатой суммы, назначенной государем. Иными словами они могут отправляться на все четыре стороны.

— Вы гоните их, — заметил пришедший в себя достаточно, чтобы выдать нечто осмысленное Потоцкий, — но меня оставляете при себе.

— Лишь из сердечной привязанности к вам, пан Станислав, — заверил я его, — но ежели желаете, то хоть сейчас вольны отправиться куда вашей душе угодно. В русских землях вам нужна была подорожная и сопровождение, особенно на Смоленщине, но теперь в этом нужда отпала — и вы, и остальные шляхтичи совершенно свободны.

За спиной я услышал страдальческий выдох корчмаря, который понял, что ничего ему и остальным не светит. Платить за ляхов я не буду, а у них самих денег нет — из плена ведь едут да ещё и должны выкуп за себя заплатить. Придётся ему довольствоваться моим серебром, что заплачу за самого Потоцкого, с остальными же шляхтичами пускай сам разбирается.

В Рудне мы и так задержались, и на следующий день немного поредевший отряд наш двинулся дальше по дороге на Вильно. Кое-кто шляхтичей предпочёл покинуть его сразу же, узнав от Потоцкого, что они свободны в передвижении, а кроме того, что платить за них больше никто не будет. Однако большая часть ляхов решила ехать с нами и дальше, хотя бы до Витебска. Это уже не местечко, а большой город, там куда больше возможностей да и знакомых встретить можно.

По пути к Витебску нас застал первый снег. Он ложился на землю, прихваченную ночным морозцем, однако довольно скоро мог превратить дорогу в непроходимое месиво, настоящую реку грязи. И потому мы поспешили в Витебск, чтобы не застрять в пути. Снег усилился, но не лёг прочно, чтобы можно было продолжить путь на санях по настоящему первопутку. Так что мы застряли в Витебске надолго, ожидая, когда снег или мороз снова сделают дорогу на Вильно хотя бы относительно проходимой. И это ввело меня в непредвиденные, но весьма чувствительные расходы.