Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Мы еще повоюем, док. Готовы? Я обещал одному человеку, что не стану поднимать шум. Но вам никто не мешает громко заявить о творящемся беспределе. Устроим пресс-конференцию.

— Если это поможет нашим ребятам, я согласен. Но мы еще не выбрались из Алжира. Нас могут перехватить. Задержать в Оране. Там штаб дивизии, полно жандармов…

— Все учтено! Завезу вас в рыбацкую деревню в паре десятков верст от города. Подойдем на корабле поближе. Рыбаки вас доставят на борт.

— А как же грузовики?

— Бросим в порту. Ося все уладит.

Плехов благодарно погладил меня по плечу.

— Узнаю прежнего Васю! За други своя не жалеющего живота своего.

… Море, казалось, задалось целью сжить нас со свету, не выпустить из колючих объятий Бель Франс — век бы ее не видать. Мало русским выпало страданий — вот вам новые! Жуткая болтанка, морская болезнь у большей части бывших пленников и нависшая угроза, что наша лоханка развалится на части. Я хотел добраться на корабле до Барселоны, но природа встала на нашем пути.

— Майорка! — прокричал мне Филипп, не отрываясь от штурвала, когда я еле забрался в рубку. — Попробуем там укрыться от шторма.

— Нас не арестуют?

— Это Испания!

— Давай!

Утлое суденышко, скрипя всеми сочленениями, добралось до острова за час. Скользнув за мыс и укрывшись от ветра, оно так и не достигло спокойных вод. Вокруг все кипело, рыбацкий порт, на который рассчитывал капитан Рискель, оказался недоступен. Двигатели корабля не справлялись, мы рисковали оказаться выброшенными на берег. Он приближался — темно-зеленые горы за пеленой дождя.

Счет шел на минуты, берег все ближе и ближе — уже была видна в подробностях прибрежная полоса, окаймленная хвойными деревьями.

Внезапно все стихло, нас укрыла глубокая бухта. Волнение улеглось. Филипп сбавил ход до самого малого. Волны, недавно нещадно нас качавшие, сменились полным штилем. На палубу высыпали все пассажиры, радуясь спасению. И открывшемуся нашему взору восхитительному виду. Пляж, мимо которого мы двигались, состоял из белоснежного песка под зонтиком из итальянских сосен. Полностью успокоившаяся вода была настолько прозрачна, что казалось, будто мы смотрим в ванну — белое дно было видно в мельчайших подробностях.

— Это рай! — вскричал Плехов.

Конечно, ему, после знойной однообразной пустыни берег Майорки показался чудом.

«Если за Адом следует Рай, то чего ожидать на следующем витке судьбы?» — задался я философским вопросом.

(1) Когда дивизии из САШ прибыли во Францию, все понимали, что они не знают особенностей позиционной войны, что их нужно готовить не менее полугода. Французы пытались их обучать, Першинг был резко против. Причем настолько, что французские инструктора были в итоге отстранены от работы в тренировочных лагерях. Он считал, что штык остался главным оружием солдата — результатом такого подхода стали катастрофические потери американцев в боях.

Часть 3

1921–1922

Глава 1

Хлеб сильнее меча

За Раем следует Ад.

Сейчас, ранней осенью 21-го года, я с трудом мог восстановить в памяти подробности того, что случилось после Майорки в 18-м году, но свой вопрос и полученный на него вскоре ответ запомнил навсегда: за Раем следует Ад.

Мы сумели-таки добраться до Барселоны, где мне пришлось сражаться с американским и русским консулами. Спасенных солдат кое-как вытолкали в Россию на торговом нейтральном корабле. Доктор выступил с многочисленными гневными обращениями. Они возымели слабый результат — дикая несправедливость в отношении русских солдат длилась еще два года. Их отправляли группами в Россию, но что-то там пошло не так (1). Я не вникал, мне было не до того. Мне вообще все стало резко безразлично. Сперва пришло известие о том, что погиб Изя. Насмерть отравился ипритом при испытании газового миномета. Нелепая, бессмысленная смерть, как и все, что творилось сейчас в мире. Эта сокрушительная новость догнала меня еще в Испании, когда я занимался организацией выезда в САШ семейства Плеховых. Поздней осенью мы прибыли в Нью-Йорк. Отправился решать свои дела с морским министерством, и там меня ждал окончательный нокаут. Смерти подобный. Мне вручили письмо от сына из Лос-Анджелеса. Волнуясь и не понимая, почему письмо от него, а не от Оли, я распечатал конверт. И получил свой персональный Ад.

Письмо выпало из рук. Мой мир не просто съехал набекрень, он развалился в одночасье. Оли и Маши больше не было на свете — они сгорели в «испанке», занесенной на торговом корабле, вместе с 13 % всех жителей Таити. Я вырвал из лап смерти десятки жизней, и кто-то на небесах, ответственный за мировой баланс, решил меня наказать. Мог ли я когда-нибудь подумать, что такое может случиться? Нет, никогда! Оля была для меня всем — неиссякаемым источником наслаждения и блаженства, маяком в серой мгле будней, к которому всегда нужно стремиться вернуться. Который дарил надежду и смысл жизни одним фактом своего пребывания на планете Земля.

Еще и дочка! Как можно отнимать жизнь у маленьких детей, у этих невинных душ? Разве они виноваты в безумствах окружающего мира? Это страшная «испанка», этот монстр, она была порождением войны, что бы кто ни говорил.

Напряженные плечи опустились, я сдулся как воздушный шарик, и не было в мире силы, способной вдохнуть в меня желание жить дальше. Меня выпотрошили, разбили как фарфоровую чашку на мелкие кусочки. В зеркале напротив я видел свое лицо, залитое бледностью, похожее на лицо покойника.

С этого момента я превратился в живой труп. Так продолжалось три года, и ничто не могло мне помочь.

Ося, как вернулся из армии, за все эти долгие три года не проронил и слова упрека по поводу того, что я забил на бизнес. В 19-м году Генри Форд выкупил акции своей компании — свои я отдал безропотно и даже не вникая в предложенную сумму, хотя она была впечатляющей. Потом «Файерстоун», нефтевышки, киностудия… Почти все превратил в живые деньги, кроме отданных в полное распоряжении Джо Блюма автодилерских центров. Парадокс, я лишь еще больше на этом заработал — кризис 1920−21 годов обошел меня стороной. Как и пандемия 1920-го — Лос-Анджелес не снимал масок даже во время богослужений, проводимых не внутри, а на ступенях храмов, а мне все было нипочем. Не брала меня «испанка», как я не старался. Возможно, во мне сидели антивирусы от нынешней смертельной формы гриппа.

… Я сидел у фонтана в патио, который горько прозвал «фонтаном слез долины Оуэнс» — мое традиционное место предаваться скорби. И так же по заведенной традиции сюда заявился Ося, чтобы предпринять очередную попытку заставить меня очнуться.

— Сидишь? — спросил он с долей насмешки, обмахиваясь от жары сложенной газетой.

— Сидю, — безразлично отозвался я.

— Хоть водки бы напился! Хочешь найду настоящую русскую водку? И соленых огурцов с квашеной капустой?

Я лишь закатил глаза. Превратиться в алкоголика проще простого в моем положении. И потому — недопустимо. Хотя признаться, в голову приходили мысли разрушить мозг с помощью бухла.

Ося вздохнул, присел рядом, в его глазах плескалась тревога — он боялся, как бы в один прекрасный момент я ни пустил себе пулю в голову, и потому старался не оставлять меня надолго одного. Мои уверения, что это чушь собачья, его не впечатляли.

Он вдруг откашлялся и принялся зачитывать текст из газеты, которую принес с собой. Это оказалось письмо Максима Горького:

'К сведению всех честных людей. Обширные степи в южной России постигнуты, вследствие небывалой засухи, неурожаем. Это бедствие угрожает голодной смертью миллионам русских людей.

Я напоминаю, что русский народ, вследствие войны и революции, истощён и что его физическая выносливость ослаблена. Страну Льва Толстого, Достоевского, Менделеева, Павлова, Мусоргского, Глинки и других дорогих всему миру людей ждут грозные дни.

Осмеливаюсь верить, что культурные люди Европы и Америки, понимающие трагическое положение русского народа, поспешат помочь ему хлебом и медикаментами…'