Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Думаешь, пригодится? — спросил я с сомнением.

— Ко всему нужно быть готовым. Я для нас еще и гранаты прихватил. Mills bombs.

Он предъявил мне две натуральные «лимонки». Насечка на литом корпусе, кольцо с предохранительной булавкой.

— Ты превратился в штурмовика? Вроде, в дивизионном гараже должны служить люди с менее агрессивными наклонностями.

Ося рассмеялся.

— После того, как я угнал два грузовика, у тебя еще остались вопросы?

— Зачем нам два?

— Странно, что ты задаешь такой вопрос. Мы едем в пустыню. Сломается один, что будем делать?

— Логично.

С этими грузовиками вышла проблема. Филипп доставил нас в Оран, но внутренний порт оказался не приспособлен для разгрузки техники. Пришлось переместиться на три мили западнее, в просторную гавань между городом и мысом Фалькон, и броситься в ножки военным морякам, у которых был и плавучий док, и краны и другое портовое оборудование. Кавалеру ордена Почетного легиона и герою морской пехоты охотно пошли навстречу. Нас быстро разгрузили, даже не интересуясь нашими документами. Не теряя времени, я с Осей помчались в колониальную администрацию, а Филипп занялся бумажной волокитой, чтобы подчистить концы. Обещал ждать нас столько, сколько потребуется.

Нужный нам чиновник оказался на месте. Он принял от меня конверт, вскрыл, аккуратно разложил каждую бумажку перед собой и… замер, не отводя глаз от стопки франков, которые я небрежно бросил сверху документов.

— Вам нужна особая услуга? — проявил он редкую сообразительность.

— Вы угадали, месье. Мне нужно срочно разыскать одного человека.

Чиновник моргнул и изобразил предельное внимание. Он походил на гончую, взявшую след — навалился на стол, вытянул в мою сторону голову, точь-точь, как собака прижимает к земле щипец во время погони.

Суть дела ухватил сходу. И слово «срочно» понял правильно, вопреки моим опасениям.

— Русские раскиданы по всему Алжиру — Оран, Константина, Бон, Блида, Бискра, Богар, Сук-Ахрас, Мостаганем, Лагуат, Монтаньяк, Тебесса, Афревиль… Поиск будет нелегким. Время — деньги, да, господа? Так у вас принято говорить? — спросил он, получив все установочные данные.

Я вздохнул и прибавил несколько купюр.

— Ждите! Постараюсь управиться быстро, — пообещал чинуша и исчез добывать информацию.

— У меня для вас дурные новости, господа, — сообщил он через два томительных часа. — Ваш человек в бириби в Ля Крейдер. Это место пользуется особо дурной репутацией.

— Что такое «бириби»?

— Это лагеря дисциплинарных рот. Небольшие. Они разбросаны по пустыне. Их часто называют l’Enfer, ад. Понимаете?

Что ж тут непонятного? Концлагеря! Я не понимал другого.

— Как мог туда попасть доктор, к которому у французских властей не было претензий?

— Тут я вам не подсказчик. Военные в Алжире плевать хотели на законы, — француз понизил голос и добавил. — Возможно, ваш человек чем-то не угодил генералу Нивелю.

Он принял эту ситуацию так близко к сердцу, что обозвал военных Алжира «африканской скотинкой», а военную полицию — законченными мерзавцами. С первыми еще можно договориться, но со вторыми — о, тут все иначе. Тут можно столкнуться с эффектом местечковых Цезарей, с полным нежеланием прислушиваться к доводам разума. Под доводами чиновник безусловно имел в виду звон монет.

— У них настолько дурная репутация, что двери всех приличных домов в Оране для них закрыты. Их с радостью принимают лишь в борделях.

Из его слов я заключил, что, если с подобными типами случится какая беда, никто по ним не заплачет. Примем это к сведению.

— Вам нужно проехать на юг порядка двухсот километров, на полпути переночуете в Сайде, — напутствовал нас чиновник, не смея дольше задерживать — он видел мое нетерпение и проявил редкое для француза понимание ситуации. Хороший человек. За деньги, но это не важно.

Мы выехали немедленно, запасшись водой в бочках, горючку привезли с собой из Кассиса. Мой верный друг был преисполнен оптимизма, которым на редких остановках старался заразить и меня. Сидя в грузовике, а не в седле, которого он на дух не переносил, Ося даже в мыслях не допускал трагический исход нашей поездки. И, вроде, нас везло. Несмотря на то, что пришлось двигаться по давно не езженной дороге, держась подобия колеи. Гнали даже ночью, не став задерживаться в Сайде.

Через восемь часов мы добрались до концентрационного лагеря в пустыне. Он не был окружен ни колючкой, ни более простой оградой — лишь легкий намек на внешнюю охрану. Бежать отсюда было некуда. Ближайшая вода в ста километрах, да и та под присмотром жандармов. Заключенные жили в палатках, спали на циновках на голой земле. Питались в каменных бараках — в беленых каменных полуцилиндрах, лежащих на боку и утопленных в земле. В одном находилась столовая, в другом, как я догадался, тюрьма. Перед ее входом дежурил солдат с ружьем. Рядом пристроились небольшая клумба с чем-то, похожим на кактус. Дисциплина была строжайшей. Мы видели, как заключенных в французской военной форме построили в колонну и погнали на работу. Русских не заметили.

Наши грузовики и американские мундиры вызвали недоуменные взгляда. Но охрана зверствовать не стала, приняв если не за своих, то за тех, кому разрешено посещение дисбата. Кто еще попрется в такую дыру? Без лишних вопросов нам показали домик коменданта. Мы прошли в его апартаменты, где застали странную картину. Перед ним на столе стояла тарелка с гусиными полотками, нарезанными тончайшими ломтиками, и бокал красного вина. Он лакомился и одновременно внимательно изучал стоявшего перед ним заключенного, раздетого до пояса. Все открытое тело зека покрывали синие и красные татуировки.

— Армия САШ! — рявкнул Джо Блюм.

Комендант не удивился. Он встретил нас странным вопросом:

— «Мне все смешно», — гласит надпись на его груди, «страдай и молчи» — на спине. Не правда ли, редкостный болван? Понаберут в армию всякий мусор, а мне расхлебывать. Проваливай!

Он нисколько не удивился наличию оружия у Оси на плече. Видимо, наша офицерская форма ввела в заблуждение. Он встал из-за стола, вытер руки салфеткой, чтобы с нами поздороваться, но передумал, уселся обратно и спросил с любезной улыбкой:

— Американцы? «Свежее мясо» привезли? Решено отправлять в бириби и ваших штрафников?

Не удостоив его ответом, я прошел вперед, подцепил носком ботинка табурет, придвинул его к столу и уселся.

— Сколько в лагере русских?

—19 человек, — машинально ответил он. — По какому праву вы задаете подобные вопросы?

Я не стал отвечать. Мельком взглянув в окно с решетчатыми ставнями, распахнутыми по случаю сбежавшего на другую сторону дома солнца, сразу понял, с кем имею дело. Узкое пространство между двумя «пустынными цилиндрами» было отведено не под курилку, как это обычно бывает, в военных гарнизонах. Под нечто иное. Под мини-плац для наказаний, под лобное место «бириби», под место развлечения для спятившего с ума коменданта. По иному я не мог определить его душевное состояние. Из его окна можно было наблюдать за страданиями заключенных, как из театральной ложи. Их привязали к столбам, причем так, чтобы они стояли на носочках. Под раскаленным солнцем.

Я почувствовал, как сердце учащенно забилось. На подвергнутых экзекуции были русские гимнастерки. Точно такие, как на фотографиях о прибытии Экспедиционного корпуса, которые мне показала Антонина Никитична. Только вид у формы был жалким — выгоревшие на солнце, рваные лохмотья. Заключенных-французов, как я успел заметить, заставляли следить за своим внешним видом. А на русских коменданту было плевать. Вернее, плевать на их форму, но не на страдания. Ими он наслаждался.

— Вы применяете пытки? — гневно спросил я. — Мне нужно увидеть русского врача. Плехов Антонин Сергеевич, он точно в вашем лагере.

Коменданта передернуло от злости. Расшаркиваниям был внезапно положен конец, улыбка сползла с его лица — стремительная метаморфоза, когда вам сперва призывно улыбаются, а через мгновение готовы разорвать на части.