Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Дорогая моя, — обратился я к Антонине Никитичне, — выпейте кофе, отведайте чудный тарт де пом. Я вынужден вас покинуть на полчаса. Обещаю быстро обернуться, и мы обсудим дальнейшие шаги.

Спустился. Меня проводили в отдельный зал, где шла пирушка звездного американца с двумя французскими генералами. Они возжелали со мной познакомиться. Пожать руку вслед за президентом. Высказать свое восхищение. Ох, не вовремя вы меня дернули, господа!

Генерал Дженкинс, земляк-калифорниец, тут же сообщивший мне об этом, представил своих французских коллег — генерала Жерара, пышущего здоровьем, с тщательно выбритыми налитыми щеками и в безукоризненном мундире с орденами, и второго, чье имя я пропустил мимо ушей. Тот мог похвастать еще большим иконостасом, но не цветущим видом. Он оскалил в улыбке гнилые зубы, вцепился в мою ладонь, затряс ее с энтузиазмом и понес какую-то околесицу — с выработанной годами привычкой совершать непредсказуемые действия, полагая, что обескуражит собеседника. Редкий му…ла! Этот персонаж, даже говоря правильные вещи, умудрялся так всё исказить, что во рту появлялся вкус блевотины.

Поразительно! Французская нация смогла породить такой тип офицера, только полностью обгадившись в войне с Пруссией и лишившись части территории. Она годами пила вино, мощно и со вкусом закусывала, подсчитывала дивиденды от русских займов и мечтала о реванше, возлагая надежды на свою армию. Годами! Она холила и лелеяла генералов, чья компетентность равнялась нулю, ибо они не сталкивались с серьезными конфликтами, в коих их могли бы проверить. Она, эта уверившаяся в своих силах нация, делегировала им свою веру, свою надежду на возврат Эльзаса и Лотарингии — веру, подкрепленную исключительно деньгами и союзом с русскими. А что получила взамен? Мясников, которых презирала собственная армия? Любителей военно-полевых судов? Вместо того, чтобы честно признать, наши-то женераль — дерьмо на палке, предпочла петь им дифирамбы. И вырастила монстров. Своим обожанием ничтожеств! Она заслужила своего Петена, заслужила Виши — не пройдет и двадцати с небольшим лет, и прилетит ответка. И исчезнет нация-гегемон, и появится нацию-служанка вашингтонского «обкома». Какая ирония!

Я не понимал, как такое возможно. Но хорошо помнил, что в будущем на французов будут смотреть иначе. Как на второй сорт. Как на пыжащихся дурачков, живущих с чужих подачек. С туризма. С наследия предков. С памяти о том величии, которое имели и растеряли. Смогли головенки свои оболваненные поднять только тогда, когда рухнула великая империя по имени СССР, созданная кровью русского народа. На чужой беде захотят подняться, вернуть себе утраченное место на политическом Олимпе. На разглагольствовании о необходимости победить Россию на поле боя. На снарядах из прекрасной Франции, прилетевших в Донецк, чтобы убивать детей. На стравливании между собой братских народов.

Эта мерзость первой четверти XXI века родом из этих лет. Подумаешь русские или сербы. Рабы. В стойло. На заводы за 75 сантимов в сутки. Или на каторгу!

Французы…Кто в будущем всерьез вас воспринимает? Вы не ох…ли⁈ Видимо, где-то подспудно во мне дремало это негодование, почти позабытое. Вот оно-то и прорвалось, простимулированное жутким рассказом Антонины Никитичны, — лишнее, неправильное, ничего не дающее. Потерял самообладание, если честно признаться. Бомбануло.

Я собрался с духом и выпалил в лицо честной компании, когда мне попытались всучить бокал с шампанским:

— Стесняюсь спросить, вы также пили за союз с русскими генералами в этих стенах, а потом их солдат загнали на каторгу? Когда эти мужики всего лишь потребовали вернуть их домой, не желая воевать, когда родина вышла из войны?

Французы остолбенели, Дженкинс удивленно округлил глаза.

— Моральное разложение русских — угроза всей нашей армии! — выпалил генерал Жерар. — Не вам, американцам, судить об этом.

— Постыдитесь! Кто вам дал право решать судьбу бывших солдат из чужой страны⁈

— Их содержат в прекрасных условиях, — взвился «гнилозубый». — Генерал Нивель, он предоставил армии отчет (4).

— Ваш генерал врал как сивый мерин. А вы сделали вид, что поверили. Угадал?

Генерал Дженкинс попробовал вмешаться.

— Насколько вы уверены в своих источниках информации? Не ввели ли вас в заблуждение неблагонамеренные лица?

— Правда состоит в том, генерал, что эти господа, — я кивнул на французов, — без суда и следствия, одним росчерком президентского пера отправили на каторгу десять тысяч граждан чужой страны.

— Не может быть!

— Еще как может!

Испуганные официанты поспешили скрыться из зала, оставив офицеров без очередной перемены. Всем резко стало не до еды.

— Наслаждайтесь лоском и шиком столицы и не лезьте, куда вас не просят! — предпринял последнюю попытку генерал Жерар меня остановить.

— Это невозможно! Это невозможно! — повторял как заведенный «гнилозубый».

Я приблизился к соотечественнику и проникновенно сказал:

— Задайте себе простой вопрос: как посмотрят на эту историю наши солдаты? А не спросят ли они себя: чем мы отличаемся от русских кроме медведей и балалайки? Если наш президент решит выйти из войны, французы поступят с нами также бесчестно и несправедливо?

Генералы союзников густо покраснели от ярости, Жерар схватил бокал с вином, выпил его, не разбирая вкуса, и выпалил на весь зал:

— Не какому-то лейтенантишке требовать от нас отчета! Что ж вы молчите, коллега? — повернулся он к генералу Дженкинсу. — Уймите же его!

— Он служит на флоте, — ловко отбрехался американец.

Моему соотечественнику хватило ума активно не вмешиваться в перепалку. Он дорожил не только хорошим расположением французов, но и своим именем, своей репутацией в родных пенатах — сразу сообразил, что от такой публичной персоны, как я, можно огрести немало неприятностей на родине. Был бы он родом из Айдахо, тогда другое дело. Но он родился во Фриско, и это все меняло.

Он свел брови и примиряюще молвил:

— Крупица истины в словах господина Найнса все же присутствует. Не стоит забывать о пропагандистском эффекте.

Он не назвал меня «лейтенантом» и своим обращением ловко подчеркнул, что я непростая фигура и не стоит от меня отмахиваться как от мухи.

Но Жерара было не остановить.

— Если вы не в состоянии обуздать лейтенанта ВМФ, давайте вызовем морского атташе САШ.

— И что вы хотите добиться? Насколько я знаю, герои «Титаника» должны отправиться на фронт, чтобы воодушевлять…

— Он будет не вдохновлять, а подстрекать! И близко не подпущу к нашим полкам! Можете отправить его в Марсель, в тренировочные лагеря генерала Першинга. И найдите способ его заткнуть.

О, а генерал-то с головой дружит! Идею его я раскусил не напрягаясь, подтекст читался на раз: забирайте своего бузотера, вся ответственность за его действия ложится на вас. Как это по-армейски — скинуть проблему на чужие плечи. Но и Дженкинс был не лыком шит, не даром штаны в Вест-Пойнте протирал:

— Я обсужу этот вопрос с флотскими, доложу в Вашингтон. Уверен, рано или поздно решение найдется.

«Гнилозубый» наконец-то справился с растерянностью. Разглядывал меня с видом ученого-вивисектора, даже пенсне нацепил, чтобы ничего не упустить.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал он зловеще.

— Ваш президент как-то сказал: «Чести, как и девственности, можно лишиться только один раз». Честь имею, господа! — сообщил я с намеком и, щелкнув каблуками, гордо удалился.

Покидая зал, краем уха услышал слова Дженкинса:

— Господин Найнс — непростая штучка. При желании он может скупить пол Парижа…

— Не все в этом мире измеряется деньгами, — громко закричал в ответ «гнилозубый».

Я хохотал, прикрывая дверь. Не все измеряется деньгами? Кто бы говорил, но только не французы. Они же скоро удавятся из-за невозврата русских займов!

(1) На флоте САШ офицеры носили белые ботинки, чтобы не пачкать ваксой обшлага белых брюк.