Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Ваши деловые партнеры, братья Блюм, уже служат в армии, мистер Найнс. Неужели вы не последуете их примеру? — делал Рузвельт все новые и новые заходы, он хорошо подготовился к беседе. — Вам не придется ходить на службу. Всего лишь небольшая поездка для подъема патриотического духа. По ее окончанию можете смело подавать в отставку — она будет принята.

И так далее, и так далее.

В итоге, уломал. Но я выбил себе документ с открытой датой — приказ о моем увольнении с флота по собственному желанию, но не ранее июня 18-го года, когда истечет годовой контракт, подписанный задним числом. Иными словами, девять месяцев я был обязан выполнять свой долг перед страной.

Уладив все формальности, получив от портного-еврея новенький парадный мундир с лейтенантскими звездами и нашивками на рукаве, а также белые ботинки со склада (1), я был готов к награждению. Чествовали меня вместе с Гаривелом, произведенным в главные старшины. Смотрел на него как солдат на вошь, Фил отводил глаза — в нем я видел источник своих неприятностей, он не отрицал своей вины, но и не делал попытки оправдаться.

После вручения наград состоялся небольшой фуршет. Два часа, пока длился прием, пролетели незаметно — я с кем-то говорил, кому-то пожимал руку, а еще чаще выслушивал бездарные комплименты, от которых спасался за фуршетным столом. В конце неофициальной части, когда уже намылился исчезнуть, ко мне подошел Рузвельт и представил политического советника Вильсона, полковника Хауса. Отсутствие выправки и военного мундира намекали на то, что «полковник» — скорее почетный титул. Напористый узкоплечий тип с большими ушами, он атаковал меня с энергией, достойной лучшего применения.

— Мы тут посоветовались, и решили отправить вас во Францию в следующем году, ранней весной, — огорошил меня советник. Он сообщил мне новость с таким видом, будто поездка через Атлантику во время тотальной морской войны — это сущая чепуха. — От французского Верховного комиссариата в США поступило отличное предложение, президент склонен с ним согласится. Печальная дата — 15 апреля, день гибели «Титаника». В Париже состоится чествование героев спасения пассажиров и экипажа лайнера. Американец, англичанин и француз, все трое награждены Почетной медалью Конгресса — вы продемонстрируете всей Европе крепость нашего союза!

Дикая идея! Меня так и подмывало вцепиться ему в горло или вывалить тысячу возражений. У меня семья на Таити, но вместо того, чтобы отправиться за ней на запад, меня выпихивают на восток.

— Господин лейтенант, — вмешался Рузвельт, — у нас с вами контракт. Как располагать вашим временем, это нам решать, а не вам.

Поймал! Я стиснул зубы, чтобы не нахамить. Забытое ощущение несвободы, столь привычное мне по военной службе, стиснуло меня в своих объятьях — не вздохнуть, ни слова против молвить!

… Время до отплытия в Европу я провел с пользой для флота, активно торгуя лицом на сборных пунктах в крупных городах САШ. Произносил по бумажке пустые речи, и так от этого утомился, что погрузка на корабль вместе с ротами, отправляющимися во Францию, вызвала вздох облегчения. И одновременно я покидал САШ с тяжелым сердцем — все мои мысли вертелись вокруг семьи и гигантского расстояния, нас разделяющего. Корабельные винты пришли в движение — с каждым оборотом это расстояние росло и росло…

Большой конвой, двигаясь противолодочным зигзагом, в сопровождении эсминцев и вспомогательных крейсеров вышел в штормовой мартовский океан, имея на борту сотни тонн военных грузов и несколько батальонов пехоты. Я плохо понимал, какой выйдет толк из этих рекрутов. Они горели энтузиазмом, как мальчишки, играющие во дворе в войну, но что они о ней знали, что понимали в ней их командиры? Юнцы, «пушечное мясо» для восполнения катастрофических потерь Антанты, у них отсутствовал опыт траншейной войны, артобстрелов крупными калибрами, газовых атак, бомбардировок с самолетов, штурма укрепленных пунктов — в лоб на пулеметы. Если уж бывалые французские полки чуть не устроили революцию на фронте, которую генералам пришлось жестоко подавлять военно-полевыми судами и расстрелами, то что ждать от американцев? У них не только опыта — вооружения не хватает. Пулеметов, орудий, танков, самолетов… Мясорубка, необоснованно высокие потери, восполняемые усилением мобилизации, — вот что их ждет.

Об этом почему-то старались помалкивать в кают-компании, где в относительном комфорте я коротал время в течении атлантического перехода. Главной темой разговоров были большевистский переворот в России и сепаратный мир, заключенный в Бресте. К моему удивлению, многие участники застольных дискуссий приближались к пониманию случившегося в России. Новый шаг к демократии — по мнению многих. Но все портила постепенно формирующаяся диктатура, чуждая самим принципам американского представления о свободе. Об интервенции, как способе покончить с коммунизмом, еще речи не было — такая идея даже в воздухе не витала. Каждый из споривших офицеров имел свое взгляд на случившимся, свое видение русских перспектив.

— Мы имеем дело с историческим курьезом.

— Нет, ошибаетесь, большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о них, они способны решить многие вопросы, влияющие на исход войны. Это мнение генерала Джадсона, главы американской военной миссии.

— Они из нее вышли! Какова же мораль?

— Союзникам следовало бы вовремя «либерализовать» свои военные цели, сделать их более приемлемыми для новой России. Принять как данность выход России из войны. В конце концов, она не служанка Парижа и Лондона.

— Хотите ублажить красную угрозу? Наивно. Русский лидер Троцкий плевать хотел на традиционную закулисную дипломатию. Он заявил, что в скором времени мы закроем эту лавочку и создадим пролетарские Соединенные Штаты Европы.

— Нам-то какое дело до Старого Света? Пусть у президента Клемансо голова болит.

Меня так достали эти разговоры, это переливание из пустого в порожнее, что я постарался найти в салоне укромное местечко, где можно было спрятаться за газетой и предаться размышлениям. Если бы офицеры узнали, что я русский, с меня бы не слезли всю дорогу до Тура, где был создан лагерь вспомогательных сил американской армии. К счастью, мне повезло, и во Францию прибыл полным сил, а не выпотрошенным как рождественская индейка.

Париж изменился, война чувствовалась во всем. На улицах преобладала военная форма, на лицах людей чаще мелькало отчаяние, а не улыбки. Песенки и смех стали редкими гостями переулков. Бросались в глаза удрученные горем женщины в черном и инвалиды, лишившиеся конечностей. Иногда звучал душераздирающий кашель отправленного газом, багрово-синего, с язвами от ожогов, с выжженными хлором или ипритом глазами.

Самое большое удивление вызвали разрушенные здания.

— Самолеты, бомбардировка с воздуха? — спросил я у шофера такси, везущего меня в отель на бульвар Распай, в знакомую мне «Лютецию».

— Труба кайзера, месье, гигантская пушка. Пишут, что у нее ствол длиной 33 метра, а стреляет она на 120 километров.

— И часто?

— Бывает, — уклончиво ответил таксист и покосился на меня с подозрением. Его не смутили мои награды — шпиономания в Париже цвела махровым цветом. Позже я узнал, что в столице циркулировали слухи о немецких наводчиках (2).

— Ваше проживание оплачивает правительство Франции, — обрадовали меня на рецепции «Лютеции».

Я всего-то просил морской министерство заказать мне номер в любимом отеле, побаиваясь, что парижские гостиницы переполнены офицерами и важными гражданскими специалистами со всего света. А тут такое! Почувствовал себя заокеанской звездой, выкатившей нехилый райдер, безропотно принятый принимающей стороной. Решился на авантюру, попросил апгрейд за свой счет. Дали! В «Лютеции» появился новый корпус с двухуровневыми люксами. Туда-то меня и заселили, несмотря на то, что в своем лейтенантском мундире и белых ботинках выглядел среди постояльцев гадким утенком — в фойе, брассери и ресторане толкались одни генералы и редко-редко полковники. Британцы, канадцы, австралийцы — кого тут только не было.