Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Волнуешься? — чутко спросил Ося. На войне он заматерел, но в отношении меня свято хранил нежную заботу.

— Есть немного.

— И я. Как думаешь, уцелел кто-то из старых знакомых?

Ответ мы получили, когда корабль даже не успел пришвартоваться. Вместе с лоцманом. прибывшим на ушатанном катер, на борт поднялся человек средних лет в кожаной тужурке и с маузером на боку. Он широко нам улыбнулся.

— Не узнали? Это же я Степан Корчной, из группы товарища Володи. 1906-й, Рыбный переулок. Вспомнили?

Конечно, вспомнили, но удивились.

— Ты же, Степа, в эсерах-максималистах был.

— Ну и что? Перешел к большевикам из фракции левых эсеров перед самым их мятежом. А до того на каторге был и в ссылке. Из-за нашего налета на банк. Меня в 1907-м задержали. Так что добро пожаловать в советскую Россию, товарищ Американец!

— Уж не тебе ли мы обязаны решением вопроса с пропуском корабля?

Степан скромно потупился и слегка кивнул.

— Спасибо, товарищ! — хлопнул его по плечу Ося.

Я бы на его месте, так не радовался. То, что мои якобы заслуги перед русской революцией открыли нам двери в Совдепию, ничего не значило. Скорее даже немного усложнило. Контроль над нами ЧК — вот что означало Степино появление.

— Ты наш будущий куратор? — спросил его в лоб. — От органов?

Степан отнекиваться не стал и признался, что является правой рукой Петерса — того самого, о котором я слышал как об организаторе лондонской бойни на Сидни-стрит в 1911-м году и организаторе «красного террора» в 1918-м. Вот с какими упырями придется иметь дело. Я поморщился.

— Не спешите огорчаться. Когда я рядом, многое будет решено куда проще и быстрее.

В этом мы убедились сразу, как только нырнули за «красный занавес», сойдя на берег, украшенный кумачовыми транспарантами. У Степы был не только «вездеход» в виде затертого мандата с печатью — никаких красных книжек, просто лист бумаги с синим машинописным текстом, — но и служебное авто, Packard Twin Six.

— Куда вас отвезти? — спросил он, забрасывая в кабину последний чемодан из нашего багажа.

Воспоминания о нашем питерском житье нахлынули на меня, подарив адрес.

— «Отель де Франс» рядом с Аркой Генерального штаба еще жив? Мы там жили в 1906-м, когда из Москвы сбежали.

Степа странно на нас посмотрел.

— Не уверен, что вам там понравится.

Мы пожали плечами, чекист завел мотор и повез нас по нужному адресу.

Лучше бы не ездили. Шикарная прежде гостиница была попросту изуродована. Стеклянные полы первого этажа кто-то разнес вдребезги и превратил открывшееся пространство в нужник. Больше всего меня поразило то, что в доме проживали советские работники немалого ранга. Их не смущало пребывание в стенах, провонявших человеческим дерьмом.

— Я же говорил, — хмуро заметил Степан, оценив наши ошарашенные лица.

Ресторан московской кухни по соседству, где я так любил завтракать, ожидаемо, был закрыт. Собственно, он исчез, испарился, и не было никакого желания проверять, что пришло ему на смену. В этом растерзанном Гражданской войной городе невозможно было представить, что где-то существует другой мир, в котором люди обедают в ресторанах — в чистой опрятной одежде без заплат, за белыми скатертями, под звуки музыки. Мир, в котором девушки не доедают десерт, чтобы поберечь фигуру. А здоровые мужчины выбирают на обед фунтовые куски мяса и просят среднюю прожарку. Несмотря на продразверстку и все усилия большевиков, Питер пережил не один голод.

— Может, сразу на вокзал и в Москву? — предложил Ося. — Мы можем быть уверены в сохранности нашего груза?

— Все, как договаривались, товарищи, — уверенно ответил Степан. — склады и охрана готовы. Примете груз по своему списку, когда определитесь с пунктом назначения и прибудете на место.

Я пожал чекисту руку, понимая, что повернуть все вспять уже не выйдет, и мы отправились на вокзал.

… Прибыли в столицу после сорокачасового путешествия на поезде, при свечах и в обществе вшивых оборванцев, в которых поголовно превратилось население России и рядом с которыми мы сами себе казались инопланетянами в своих кожаных бежевых пальто. Москва нас встретила липкой грязью на Красной площади, обрывками транспарантов, уцелевших после празднования 4-й годовщины пролетарской революции, торчащими прямо из окон коленчатыми трубами «буржуек» и… все тем же дерьмом, что и Питер — первые этажи заброшенных зданий превратились в общественные туалеты. Многолетние кучи мусора на улицах, заколоченные витрины прежде роскошных магазинов, следы от пуль и снарядов — мы ждали чего-то похожего, но не в таком объеме. Как-никак, сюда перебралось правительство, здесь звенел политический нерв страны — но зачем же срать, где живешь?

Звенели, жужжали, качались трамваи — стонали, так разбухли от пассажиров, чуть не падавших со ступенек. По изодранным мостовым, разбрызгивая черные лужи, пролетали редкие грузовики, набитые солдатами в шинелях с цветными клапанами-«разговорами», и легковые машины со стоявшими на подножках суровыми парнями в кожанках и буденовках. Испуганные приезжие с чемоданчиками, перевязанными веревочкой, с выпученными от страха глазами крались по узким асфальтовым тротуарам — «военный коммунизм» отменили, и в столицу потянулся разный люд на поиски места под солнцем. Если бы мы сошли на вокзале, принимающего поезда с юга, могли бы столкнуться в толпе прибывших с кем-нибудь из будущих корифеев большой литературы. Но Ильф с Петровым, Катаев и Бабель нам не встретились — их время перебираться в Москву еще не пришло, — и на глаза попадались лишь мальчишки-беспризорники. Они, кутаясь в рваные тулупы до пят, в картузах, налезавших на глаза, искали чем поживиться. Кружили мухами вокруг ломовиков, которых, казалось, стало намного больше, чем при царе. Что у них красть? Дрова? А хоть бы и поленья — деревянные заборы слизали все до единого. Я все гадал, куда подевались аршинные вывески, из-за которых раньше не видны были стены домов. И люди? Люди куда исчезли с улиц, на которых, как помню, раньше яблоку негде упасть? Ладно лощеная публика на бульварах — куда пропало племя вечных московских зевак?

— Страна работает, товарищ Американец! — объяснил мне чекист. — Вот увидите: скоро все изменится! Ввели НЭПО, жизнь вот-вот наладится (2).

Умом я понимал, что Степан прав, что в Гражданскую, когда в столице все висело на волоске, правительству было не до того, чтобы следить за городом. Но сердцу не прикажешь — оно обливалось кровью при виде этого упадка. Мне было с чем сравнивать — я приехал из Америки, блестевшей в неоновых огнях, сверкавшей чистотой, зеркальными витринами. И сытой…

— Вам нужно на Спиридоновку, — подсказал Корчной. — Там ваши обосновались. Говорят, неплохо устроились: бывший особняк сахарозаводчика — просторно и канализацию восстановили. Телефон есть, обогреватели, свои машины…

Мне показалось, что он перечислял все эти блага с нескрываемой завистью. Еще бы! Его-то ждала койка в общежитии для приезжих сотрудников «чрезвычайки» — сутолока, грязь, чад на общей кухне, удобства во дворе, невозможность помыться. Он говорил об этом с улыбкой, как давно привыкший к дискомфорту и не видевший в нем проблемы. Я попытался сунуть ему коробку с продуктами, но он отмахнулся.

— Я — как все, товарищ Американец. Равенство!

В чем он углядел равенство? В том, чтобы голодать с друзьями? Ну так и слопал бы вместе с ними американские дары. Или равенство в том, чтобы всей честной компанией сходить в колонне на демонстрацию или «по-взрослому» — в руины прошлой жизни?

— К тетке хочу, в Зарядье, — признался Ося в еще одной цели своего визита в Россию. — Проводишь, товарищ Степан?

Бывший эсеровский боевик не возражал. Они высадили меня из пролетки, которую мы наняли на вокзале.

Спиридоновка, монументальный офис ARA в Москве, произвел столь же неизгладимое впечатление. Я будто попал на пир во время чумы. По улицам сновали люди с равнодушными, потерявшими надежду глазами, а здесь праздновали День Благодарения. Дым стоял коромыслом, скрывая подлинники французских импрессионистов на стенах, пепел стряхивали на дорогой паркет, туда же летели окурки, шампанское и виски лились рекой. Хозяев развлекали приглашенные балерины, а главной примой выступала Айседора Дункан. Она, полураздетая и пьяная, требовала от «мальчиков», чтобы они стянули с нее шелковые чулки.