Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

Лян Фу переводил медленно, вкладывая в каждое слово холодную, концентрированную ярость. Ужас затопил неглубокие глаза приказчика. Он забился в рыданиях, размазывая по лицу слезы и грязь, и вновь чего-то заговорил — быстро, сбиваясь и всхлипывая.

Лян Фу слушал, а затем повернулся ко мне.

— Этот маньчжурский яо нунцай[3], готов рассказать тебе все, что знает!

— Где у его хозяина золотые прииски? — недобро усмехнувшись, спросил я.

Лян Фу коротко перевел. Толстяк, заливаясь слезами, начало что-то долго и горячо говорить.

Глядя в лицо Лян Фу, я пытался угадать суть ответа. Поначалу командир тайпинов хмурился, и я уж было подумал, что этот жирный хрен ничего не знает. Жаль! Это, в общем-то, не беда: ведь среди освобожденных нами на прииске рабов есть те, кто бывал там. Так или иначе дорогу мы найдем.

Плохо другое — ведь за отказ от сотрудничества я пообещал толстяку спустить с него шкуру и прочие анальные кары. А нарушать обещания нехорошо… Но и отдавать этого дурака на пытки мне тоже не хотелось. Никогда таким не занимался и не собираюсь начинать!

Но тут лицо Лян Фу прояснилось.

— Он говорит, что главный прииск Тулишэня — высоко в горах, в верховьях этой самой реки Мохэ. Продовольствие туда доставляют тайными тропами через перевалы Хинганского хребта. Говорит, на том прииске не меньше сотни охранников и почти восемьсот рабов.

Приказчик снова что-то отчаянно закричал, тыча в себя пальцем.

— И еще, — добавил Лян Фу. — Он говорит, что знает эти тайные тропы. И готов нас провести, чтобы спасти свою жизнь.

[1]Руби нечисть, истребляй зло.

[2]Смерть демонам.

[3]Раб демонов — (кит.).

Глава 21

Глава 21

Бой окончился, но покоя нам это не принесло. До самой ночи захваченный импань гудел, как растревоженный улей. Одни шарили по фанзам, выискивая провиант и спрятавшихся хунхузов, другие, матерясь, перевязывали раны. А я, чувствуя, как адреналин в жилах постепенно сменяется свинцовой усталостью, начал наводить порядок.

— Ворота! — рявкнул я на бойцов. — Ставьте их обратно! Подпирайте чем угодно — бревнами, телегами, хоть трупами, если надо! Надо восстановить укрепления! Чтобы к ночи эта дыра была закрыта!

По глинобитной стене уже бегали дозорные. Их взгляды цеплялись за каждую кочку, каждый куст в этой чужой маньчжурской степи. Земля будто сама следила за нами, молчала и ждала.

Я машинально оглядел поле, подсчитывая потери — старая военная привычка. Цена победы оказалась тяжелой. В стремительной схватке на пристани и в бешеной перестрелке в узких проулках мы потеряли троих тайпинов, сражавшихся как одержимые, и одного из своих — Осипа, тихого, надежного мужика из каторжанской артели.

Живые пытались навести порядок в этом царстве смерти, а мертвые требовали своего. Ко мне подошел Лян Фу. Его лицо было в копоти и чужой крови.

— Тай-пен, — негромко сказал он. — Мои братья пали. Мы, как и ты, верим в Небесного Отца и хороним по его закону. Но боимся, что их могилы осквернят. Демоны еще рыщут здесь. Духи братьев не обретут покой. Дай нам отнести их подальше и похоронить в тайном месте.

На эту просьбу я не мог отказать.

— Делай, Лян Фу. Они заслуживает покоя. Подберите место понадежнее, чтоб никто не нашел их могилы.

В стороне, в небольшой березовой роще, тайпины устроили свое прощание. Опустили тела в неглубокие могилы и, шепча молитвы, укрыли их землей. Листва тихо шуршала, словно тоже молилась вместе с ними. Простой, но крепкий ритуал. Их братство держалось даже перед лицом смерти на чужбине.

Нам же предстояло позаботиться о теле Осипа. Подойдя к нему, распростертому у причала, я долго смотрел в его на удивление умиротворенное лицо. Тяжело провожать своих людей… И раз уж даже тайпины так беспокоятся о своих покойниках, то мне и подавно стоит принять меры к тому, чтобы вечный сон русского воина никто не тревожил. Позвав Софрона, я приказал:

— Подготовьте Осипа. Обмойте тело, оденьте в чистую рубаху, заверните в рогожу покрепче и грузите в джонку. Он поплывет обратно с лодками.

— Обратно? — удивился Софрон.

— Он погиб за нас, — жестко произнес я. — И я не оставлю его гнить в этой дыре. Его похоронят дома, в русской земле.

Вскоре захваченные джонки были готовы к отплытию. Они должны были привезти «второй эшелон» нашей маленькой армии — нанайцев и казаков. На борту — тело Осипа, мои приказы для тех, кто остался на прииске, и вести о нашей победе. Они отчалили, и вскоре лодки превратились в крошечные точки на широком Амуре. Этот скорбный караван связывал нас с домом тонкой ниткой.

Когда они скрылись в подступающей вечерней дымке, меня накрыло острое чувство одиночества. Мы остались одни. В самом сердце чужой земли. И теперь каждая жизнь, каждый патрон стоили на вес золота.

Я устроил штаб в уцелевшей фанзе приказчика. В воздухе еще висел приторный запах опиума, смешанный с холодным потом страха. Мы вышвырнули шелковые подушки и курительные трубки, проветрили помещение. Затем я приказал притащить на повторный допрос хозяина фанзы.

Приказчика звали Ичень Линь. Его без церемоний приволокли и швырнули на циновку у моих ног. Толстяк трясся, как студень, распластавшись на полу, и смердел страхом сильнее, чем мочой, которая расползлась темным пятном по его халату.

Наконец явился с похорон Лян Фу, и можно было приступить к делу.

— Лян Фу, переводи, — приказал я, усаживаясь на окованный сундук. — И первым делом сообщи этому куску дерьма, что если он хочет жить, то пусть ничего не скрывает!

Допрос не занял много времени. В этот раз не понадобилось даже угрозы пытки: хватило одного моего взгляда, мрачного молчания Лян Фу и воспоминаний о недавней бойне, чтобы приказчик раскололся. Я задавал вопросы один за другим: где, сколько, как. Он лепетал, заикался, плакал, но отвечал подробно.

— Говорит, до главного прииска двести ли, — перевел Лян Фу с таким презрением, будто говорил о дохлой собаке. — На юг, через холмы. Пешком четыре, может, пять дней. Но они так не ходят.

Вспомнив, что один ли — это примерно полверсты, я понял, что нам надо будет преодолеть около ста километров. Не так уж и много, с одной стороны. Но гораздо важнее расстояния —состояние дороги.

— Спроси, как туда обычно добираются. Есть ли дорога или хотя бы тропа?

Ичень заговорил снова, жестикулируя, будто руками хотел выкопать себе спасение.

— У них караван. Арбы, повозки, — перевел Лян Фу. — Все наладил Тулишэнь. Дорога плохая, но проехать можно. На повозках можно за три-четыре дня, если лошадей не жалеть.

— Лошади? — Я прищурился. — У них есть лошади?

Толстяк дернулся, замахал руками, показывая куда-то за стену.

— Там! — выкрикнул он и что-то быстро залопотал.

— За фанзами, — перевел Лян Фу, — в стороне от импаня загоны, сарай для верблюдов, конюшни. Лошади, верблюды для перевалов. Повозки под навесами. Все в исправности!

Я кивнул Мышляеву. Тот исчез, а я дал приказчику десять минут, в течение которых он успел поклясться всеми богами и чертями, что совершенно нам предан и готов служить.

Отправленный на проверку Мышляев скоро вернулся. Его доклад был краток: все так, как и говорил толстяк. За фанзами действительно обнаружились просторные загоны, а под длинным навесом — целый транспортный парк.

Повозки оказались на удивление добротными: на высоких, окованных железом колесах с крепкими осями, покрытыми черным, лоснящимися даже в пыли лаком. Я насчитал восемь грузовых арб. Девятая стояла особняком, щегольская, видать, для самого Тулишэня — красного дерева, с резными бортами, бархатным балдахином, с украшениями из слоновой кости, да еще и на рессорах, обещавших мягкий ход.

Картинка сложилась сразу: не изнурительный пеший марш-бросок, а быстрый конно-колесный рейд. Да и добычу удобней будет вывозить. Наш отряд становился подвижным.