Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Не знаю, — сказал я ровно. — Одевайся.

Рука сама нырнула под подушку и легла на холодную, знакомую рукоять «Лефоше». Только убедившись, что он на месте, я громко спросил: «Кто там?» — и пошел открывать.

Я распахнул дверь.

На пороге стоял флигель-адъютант Его Величества. Высокий, молодой офицер в ослепительном парадном мундире, с золотыми аксельбантами, сияющий, как начищенный самовар. Его присутствие здесь, в коридоре гостиницы, было абсолютно нереальным.

За ним, в полумраке коридора, темными тенями маячили еще двое. Я узнал их сразу. Полковник Липранди. И еще один, незнакомый мне высокий жандармский чин. И вид у Липранди был… напряженный. Даже встревоженный. Он не был здесь хозяином положения.

Адъютант, чеканя слова, не вошел. Он говорил с порога, и его голос был звенящим и официальным. Он не спрашивал. Он объявлял волю.

— Господин Тарановский?

— Я, — ответил я, чувствуя, как холодеет внутри.

— По Высочайшему повелению, Вам надлежит явиться завтра утром, в девять часов, в Зимний дворец.

Я стоял ошеломленный. Зимний дворец. В девять утра. Это не министерство. Это — даже не Великий князь! Это — сам Император.

Я постарался, чтобы мой голос не дрогнул.

— По какому делу, позвольте узнать?

Адъютант окинул меня ледяным, оценивающим взглядом.

— Государь Император Александр Николаевич желает лично выслушать ваш доклад… по маньчжурскому вопросу.

Он, отдав приказ, безукоризненно козырнул, резко повернулся на каблуках и, не дожидаясь ответа, зашагал прочь. Липранди, прежде чем последовать за ним, бросил на меня быстрый, тяжелый, почти предупреждающий взгляд и тут же скрылся.

Я медленно закрыл дверь. Обернулся.

Ольга стояла посреди комнаты, бледная, как полотно, с огромными от ужаса глазами. Она все слышала.

Я понял, что мой разговор с Великим князем и Горчаковым имел самые серьезные и непредсказуемые последствия. Игра вышла на самый высокий, самый смертельно опасный уровень. Сегодня вечером мне предстояло держать главный экзамен в своей жизни.

Глава 18

Вызов в Зимний дворец обрушился на меня, как снежная лавина. Одно дело — общаться с министрами, спорить с купцами, и даже заключать сделки с Великим князем. И совсем другое — предстать перед самим Государем. Осознание этого выбило из меня всю мою обычную самоуверенность.

Первым делом, едва избавившись от принесшего весть флигель-адъютанта, я помчался к графу Неклюдову. Он был единственным человеком в этом городе, который мог научить меня, как вести себя в логове льва.

Несмотря на позднее время, граф принял меня тотчас же. Выслушав новость, Неклюдов стал предельно серьезен.

— Государь?.. Сам?.. — переспросил он. — Это уже не шутки, Владислав Антонович! Что же, слушайте меня очень внимательно. От того, как вы себя поведете, зависит не только судьба вашей Маньчжурии. Зависит ваша голова.

Он начал инструктаж.

— Забудьте о том, что вы промышленник или, упаси Боже, солдат. Сегодня вы — верноподданный дворянин, удостоенный высочайшей аудиенции. Во что вы оденетесь? Мундир ведомства имеется?

Вопрос застал меня врасплох. Я растерянно моргнул.

— Какой мундир, граф? Я человек штатский.

— Вот как? — он удивленно вскинул брови. — Помилуйте, Владислав. Вы — генеральный управитель акционерного общества, учрежденного с Высочайшего соизволения. По «Табели о рангах», ваша должность приравнивается к чину V класса, то есть статского советника. А значит, вы обязаны состоять на службе в Министерстве финансов и на официальных приемах носить положенный вам по чину мундир. Вы что же, до сих пор его не сшили?

Я смешался. О таких тонкостях, гоняясь по амурской тайге за хунхузами, я как-то не задумывался.

— Никак нет, — растерянно ответил я. — Не успел обзавестись.

— И слава богу, — неожиданно сказал он. — Избавит от лишних вопросов. Значит, так. Никакой вычурности. Простой черный сюртук. Свежая сорочка, неброский галстук. Все пуговицы застегнуты. Чистота и скромность. Вы — деловой человек, а не щеголь с Невского.

Он ходил по своему кабинету, а я слушал, впитывая каждое слово.

— Войдете в кабинет только после приглашения. Поклонитесь. Не в пояс, как купец, но и небрежным кивком, как гвардеец. С достоинством. Руку Государь вам не подаст, и не вздумайте тянуть свою. На вопросы отвечайте стоя, если он не предложит сесть. Говорить — только когда к вам обратятся. И не жестикулировать!

Он остановился передо мной.

— Теперь — главное: в какой роли вам предстать перед императором. Государь не любит дельцов и устал от прожектеров. Вы должны быть ни тем, ни другим. Забудьте о прибыли, об акциях. Говорите только об Империи. Не «я хочу построить», а «России необходимо». Не «я разгромил бандитов», а «я счел своим долгом защитить подданных Государя». Превратите свою авантюру в государственный подвиг. Будьте докладывающим обстановку. Сухо, по фактам. Но… с верноподданническим чувством. Можно ввернуть фразу о мудрости его покойного батюшки, императора Николая Павловича, — Государь это ценит. Но не более того!

Затем он перешел к самой сути предстоящего разговора.

— Говорить будут о Маньчжурии. Ваш главный довод — не «давайте заберем», а «мы можем потерять». Упирайте на английскую угрозу. Государь не любит англичан после Крымской войны. Это — ваша главная карта. Но не говорите, что вы хотите возглавить поход. Представьте дело так, будто местные народы, измученные хаосом, сами ищут покровительства Белого Царя. Упомяните Великого князя, но вскользь, покажите, что вы не прячетесь за его спину, но цените. И, Боже вас сохрани, — он поднял палец, — не просите ничего! Ни денег, ни солдат. Вы должны не просить, а предлагать. Себя. Свое состояние и свой риск на алтарь Отечества.

Он подошел к окну, за которым сгущались петербургские сумерки.

— И помните, Владислав, — сказал он, не оборачиваясь. — Перед вами будет сидеть не просто человек. Перед вами будет сидеть Россия. И говорить вы должны с ней. Да поможет тебе Бог, — и он меня перекрестил.

На следующее утро я готовился к аудиенции, как к решающему бою. Безупречно вычищенный сюртук, белоснежная сорочка, туго повязанный галстук. В папку из тисненой кожи легли английские карты и переводы Кошкина. Внешне я был спокоен, как никогда. Но внутри все ходило ходуном.

Мы завтракали с Ольгой в почти полном молчании. Она, чувствуя мое напряжение, не задавала лишних вопросов. Когда я уже стоял в дверях, она подошла, поправила мне галстук и, поднявшись на цыпочки, перекрестила меня.

— Я буду молиться за тебя, — прошептала она. — Все время, пока ты будешь там.

В половине девятого, за полчаса до назначенного срока, я вышел из гостиницы и нанял извозчика.

— В Зимний дворец. К Салтыковскому подъезду.

Карета катилась по утреннему, морозному Петербургу. Город был великолепен. Дворцовая площадь, залитая восходящим летним солнцем, поражала своим простором и строгой, имперской красотой. В центре ее, устремляясь в холодное, высокое небо, стоял Александрийский столп — гранитная колонна с ангелом на вершине, разрезающая небо перед дворцом надвое.

Я смотрел на эту мощь, на это зримое воплощение государственной власти, и чувствовал себя песчинкой. И в то же время — частью этой силы.

Когда карета подъехала к подъезду, меня встретил караул. Я назвал себя дежурному офицеру, и тот, сверившись со списком, вызвал адъютанта для сопровождения. Меня пропустили.

Интерьеры Зимнего дворца подавляли своим великолепием. Бесконечные анфилады залов, блеск золота, холод мрамора, шелест шагов по натертому паркету. Флигель-адъютант вел меня по гулким, пустынным коридорам. Мы поднялись по Иорданской лестнице, и я, ступая по ее широким мраморным ступеням, невольно замедлил шаг. Я смотрел на массивные колонны из серого гранита, на расписанный плафон, на золоченые перила, и в голове вдруг возникли воспоминания о немой советской кинокартине «Октябрь» великого Сергея Эйзенштейна. Матросы лезут вверх по чугунным воротам… Матросы ломают высокие дворцовые двери… бегут по мраморным лестницам…