Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

Дама вздрогнула. Медленно, нерешительно, она подняла руки и откинула густую черную вуаль.

Передо мной стояла женщина лет сорока, удивительно красивая, с тонкими, породистыми чертами лица, но сейчас эта красота была тронута явным измождением. Бледная кожа, темные круги под глазами и огромные, серые глаза, полные слез и отчаяния. Она посмотрела сначала на меня, потом на Ольгу, стоящую за моей спиной, и ее губы дрогнули.

— Господин Тарановский… простите, ради Бога, это вторжение… — начала она сбивчиво, ее голос дрожал. — Я… я в отчаянии. Полковник… он сказал, что вы… возможно, выслушаете…

— Графиня, — мягко прервал ее Липранди, — потрудитесь изложить суть.

Она глубоко вздохнула, собираясь с силами.

— Мой муж, граф Полонский… — начала она тише, с трудом подбирая слова. — Он… он впутался в ужасную историю. Карточный долг. Он проиграл огромную, чудовищную сумму. Проигрался некоему Завадовскому…

Завадовский. Имя было мне знакомо. Один из тех скользких шулеров, что вращались в кругах французского посольства, готовый за деньги на любую грязную услугу. Кажется, его имя всплывало в деле ГОРЖД.

— Чтобы спасти честь мужа… спасти его от долговой тюрьмы, — продолжала графиня, и слезы покатились по ее щекам, — я была вынуждена… тайно… заложить единственную ценность, что у меня осталась. Фамильную реликвию. Сапфировое ожерелье.

Я замер. Холод пробежал по спине. Ожерелье. То самое. Ледяное сокровище, что сейчас лежало в футляре накамине.

— Я собирала деньги… по крохам… умоляла родных… Я не успела. Буквально на один день. Срок заклада истек, и ростовщик… он продал его. Он имел право, по закону…

Она сцепила руки, ее взгляд метнулся ко мне, полный мольбы.

— Я узнала, кто покупатель. Вы, господин Тарановский. Я была вне себя от горя… Я не знала, что делать. Я наняла… нескольких отставных гвардейцев… чтобы просто выследить вас. Узнать, что вы за человек… где бываете… можно ли… можно ли упросить вас вернуть его. Я… я не хотела вам зла, — прошептала она, глядя в пол. — Я просто хотела вернуть свое. Это… это память о моей матери.

Теперь все встало на свои места. Неприметная пролетка. Люди в котелках. Это были жалкие филеры, нанятые этой доведенной до отчаяния аристократкой.

Графиня замолчала, с надеждой и страхом глядя то на меня, то на полковника. Я перевел взгляд на Липранди. Теперь была его очередь говорить. Он спокойно сидел в кресле, его поза выражала не сочувствие, а скорее легкую скуку профессионала, разбирающего очередное рутинное дело.

— Мои люди, господин Тарановский, — произнес он своим ровным, бесцветным голосом, в котором мне послышались нотки едва заметной, сухой усмешки, — заметили «хвост» ваших людей, ваше сиятельство. — Он слегка кивнул в сторону графини. — Признаться, работали они грубо, непрофессионально. Слишком заметно.

Он сделал паузу, давая нам осмыслить сказанное. Я похолодел. Значит, все это время…

— Пришлось их вежливо задержать для беседы, — продолжил полковник. — Отставные гвардейцы оказались на удивление разговорчивыми. Особенно когда я объяснил им, под чьим настоящим наблюдением находится объект их интереса.

Я молчал. Теперь все было ясно. Соколов, его «дворники» и «разносчицы пирогов»… Они следили не только за мной, но и за теми, кто следил за мной. Двойное кольцо.

— Так и вскрылась вся эта, — Липранди сделал паузу, подбирая слово, — сентиментальная история. Поскольку в ней нет состава государственного преступления, а лишь, скажем так, драма нравов и прискорбное стечение обстоятельств, я счел своим долгом не давать делу официальный ход. Я решил разрешить его здесь. — Он посмотрел на меня, затем на графиню. — Дабы не создавать лишнего шума вокруг вашего сиятельства и имени господина Тарановского, которое и без того, как вы знаете, привлекает к себе достаточно внимания в определенных кругах.

Ольга, стоявшая рядом, кажется, поняла все еще раньше меня. Я почувствовал, как она сделала едва заметный шаг вперед, ее страх сменился сочувствием.

Полковник Липранди медленно поднялся со своего кресла, аккуратно застегивая пуговицу мундира.

— Я свою часть работы сделал, — произнес он своим бесстрастным голосом. — Тайна раскрыта. Преступления нет. Дальше — дело ваше, сугубо частное. Уверен, вы, — он посмотрел на меня, затем на графиню, — сможете договориться без посредников.

Он вежливо, но холодно поклонился сначала Ольге, затем графине, кивнул мне и, не говоря больше ни слова, направился к выходу. Его сапоги негромко скрипнули в прихожей. Щелкнул замок.

И мы остались одни. Я, моя жена и графиня Полонская.

Атмосфера в комнате мгновенно изменилась. Графиня стояла посреди комнаты, бледная, растерянная, сжимая в руках мокрый от слез платок, и смотрела на нас полным мольбы и стыда взглядом. Теперь она была не таинственной незнакомкой под вуалью, а просто несчастной женщиной, попавшей в беду.

Она сделала несколько неуверенных шагов вперед, ее взгляд метнулся от меня к Ольге. И вдруг она замерла, издав тихий, сдавленный стон.

И, совершая немыслимый для аристократки ее ранга поступок, она медленно, тяжело опустилась перед моей женой на колени.

— Сударыня… Ольга Александровна… — прошептала она сбивчиво, и слезы снова хлынули из ее глаз. — Я умоляю вас! Это не просто камни! Это… это память. Единственное, что осталось от моей матери. Память о нашем роде. Мой муж… он хороший человек, но он слаб… он погубил все. Но это ожерелье… Продайте его мне обратно! Я умоляю вас! Я верну вам все, до копейки! Не сейчас, Господь свидетель, не сейчас… но… я клянусь, я соберу деньги, я буду работать, хоть мои средства и по сию пору весьма стеснены… Верните его!

Ольга замерла, ошеломленная этим немыслимым поступком.

— Сударыня… Ваше сиятельство! Прошу вас, встаньте… что вы…

Я подался вперед, уже открывая рот, но Ольга остановила меня едва заметным прикосновением руки к моему локтю. Легкое, почти невесомое, но твердое, как сталь. «Не вмешивайся», — говорил этот жест.

Я сделал шаг назад, сознательно уходя в тень и давая ей пространство. Раз она хочет решить это сама, она решит. Я лишь должен был формально передать ей это право. Я спокойно обратился к женщине, которая все еще стояла на коленях, уронив голову.

— Ваше сиятельство, прошу вас, поднимитесь. Вы унижаете не только себя, но и мою жену.

Графиня, всхлипнув, медленно, с трудом поднялась с колен, опираясь на подлокотник кресла.

— Это колье было моим свадебным подарком. С этой минуты оно принадлежит моей жене, Ольге Александровне. И только ей решать его дальнейшую судьбу.

Графиня Полонская, с трудом поднявшись с колен, стояла, опустив голову, и не смела взглянуть на нас, ожидая приговора.

Ольга, приняв решение, на мгновение повернулась ко мне.

— Мой милый, — прошептала она так, чтобы слышал только я, — не обижайся, что я так отношусь к твоему щедрому подарку. Он прекрасен. Правда. Но…

Затем Ольга подошла к камину, где на полке лежал тот самый темно-синий бархатный футляр. Она взяла его и, подойдя к графине, решительно протянула ей коробку.

— Я готова уступить его вам, ваше сиятельство, — сказала она мягко, но твердо. — Если эта вещь так дорога вам и хранит память о вашем роде, я не имею права ее удерживать.

Графиня замерла, глядя то на футляр, то на Ольгу, не веря своим ушам и глазам.

— Финансовый же вопрос, — добавила Ольга, бросив на меня уверенный взгляд, — я предоставляю решить моему супругу.

Графиня Полонская издала тихий стон, и слезы благодарности хлынули из ее глаз. Она схватила футляр, прижала его к груди, как потерянного ребенка, и, забыв обо всем, начала что-то сбивчиво лепетать о «неоплатном долге», о вечной признательности, о том, что она будет молиться за нас до конца своих дней.

Я шагнул вперед, прерывая этот поток благодарностей, который уже становился неловким для всех.

— Ваше сиятельство, — сказал я спокойно, но твердо, давая ей опору. — Давайте оставим финансовые вопросы до завтра. Утро вечера мудренее. Мы все обсудим в деловом порядке. Мой управляющий свяжется с вами, чтобы договориться об удобном времени и… условиях.