Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— К тому же часть заработанного с золотых приисков пойдет как раз на железную дорогу, я помню о своем слове данное великому князю.

Масса поданных мою идей захватила экспансивного негоцианта. Вскочив, Кокорев быстро зашагал по комнате, возбужденный, взбудораженный, как будто только что выиграл миллион в лотерею.

— Решено! Сделаем! Облигации… паровые лесопилки… черт возьми, это сработает! — бормотал он. Но затем остановился, и его лицо снова стало озабоченным. — Только… есть еще одно «но», Владислав. Главное. Руки. Где мы возьмем столько рабочих рук?

Он был прав: дефицит рабочих — это была ахиллесова пята любого большого строительства в России. А на Урале — особенно.

— Предуралье ведь — не Сибирь, — продолжал он, — там свободных мужиков днем с огнем не сыщешь. Все либо на заводах горбатятся, либо в лесах уголь жгут для тех же заводов. Свободных рук нет. Нанять некого. Кто нам дорогу строить будет?

— Есть несколько вариантов, — ответил я, заранее продумав и этот вопрос. — Можно нанимать сезонных. Крестьян из центральных губерний, после страды. Можно организовать вербовку в Малороссии, там народ работящий и бедный. Опять же, вскрышные работы можно подрывом делать — динамит у Нобеля возьмем. Я Путилова насчет локомобиля озадачил — тоже будет полезная машина — пни корчевать, грунт двигать.

— Дорого! — тут же отрезал он. — Рабочих издали везти — дорого будет. Привези их за тысячи верст, кормить, размещать… Все барыши на это и уйдут.А машины и динамит — дай бог, помогут, только на них одних дороги не сделать.

— Есть и другой путь, — сказал я медленно. — Дешевый. Но… непростой.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Каторжане, — произнес я, и это слово в роскошной гостиной прозвучало дико и неуместно.

Кокорев замер. На его лице отразился неподдельный ужас.

— Что⁈ Каторжан⁈ На стройку⁈ Да ты с ума сошел! Да это же бунт! Они перережут охрану и разбегутся по лесам при первой же возможности! Поднимут на вилы всю округу!

— А куда их сейчас гонят? — спросил я спокойно. — В Сибирь! Тысячи верст пешком, по этапу. Половина по дороге помирает от цинги и чахотки. Чтобы потом гнить заживо на Карийских приисках. Они там с приисков бегут, сбиваются в шайки, грабят, убивают. Это, по-твоему, лучше? Объясним им по-хорошему, что вот, мол, господа каторжники: строите дорогу — вам амнистия выйдет. С властями, думаю, договоримся. Уж наверно они после этого в Сибирь не захотят!

Кокорев крепко задумался. Я поднялся и подошел к нему.

— Василий Александрович, пойми. Я не предлагаю устроить ад на земле! Это будет взаимовыгодная сделка — и для нас, и для них, и для государства. Вместо того чтобы тратить миллионы на конвоирование этих несчастных через всю страну, мы поставим их на работу здесь. Мы дадим им не только пайку и крышу над головой. Мы дадим им шанс сократить свой срок за ударный, честный труд. Для многих из них это будет единственная возможность вернуться домой, к семьям, да еще и профессию приобрести. Мы дадим им не каторгу, а надежду!

Он все еще качал головой, не в силах принять эту чудовищную, но по-своему логичную идею.

— А еще, Василий Александрович, есть… поляки! — видя его колебания, добавил я. — Сейчас, после подавления мятежа, тюрьмы и крепости битком набиты пленными инсургентами. Молодые, здоровые, многие — образованные. Инженеры, студенты. Их тоже всех — в Сибирь? Гноить в снегах? Или можно использовать их знания и руки здесь, на благо России?

— Но охрана… — пролепетал он. — Они же…

— А охранять их будут не сонные солдаты из инвалидной команды, — отрезал я. — Охранять их будут мои люди. Казаки. Там есть Башкирское казачье войско — то, что надо для охраны этой польской сволочи. Они знают, что такое настоящая дисциплина, и что бывает за ее нарушение.

Кокорев молчал. Я видел, как в его голове купеческая расчетливость борется с человеческим страхом и состраданием. Мой план был циничен, жесток…. Но он, как ни крути, был эффективен и сулил такие выгоды, перед которыми не мог устоять даже такой человек, как он.

Кокорев ушел, ошеломленный и убежденный, пообещав немедленно начать через свои связи «прощупывать почву» в министерствах по поводу использования труда арестантов.

Наконец-то я был свободен. Ольга ждала меня, и мы, счастливые, как дети, сбежавшие с уроков, отправились наверстывать упущенное.

День был на удивление солнечным, и Петербург, умытый вчерашним дождем, казался праздничным. Мы гуляли по Невскому, и Ольга, забыв о светских условностях, держала меня под руку, с восторгом глядя на блестящие витрины магазинов, на проносящиеся мимо кареты, на пеструю, нарядную толпу. Я почти не смотрел по сторонам. Я смотрел только на нее. На то, как смешно морщится ее нос, когда она смеется, на то, как весенний ветер играет прядью ее каштановых волос, выбившейся из-под модной шляпки.

Потом мы поехали к Неве. Стоя на набережной и глядя на холодные, свинцовые воды, укутанные белесой дымкой белой ночи, мы говорили обо всем — о прошлом, о будущем. О Сибири, о нашем будущем доме, о детях, которые у нас будут.

Она прижалась головой к моему плечу.

— Влад, — сказала она тихо, — если тебе и вправду так по нраву эта твоя Сибирь… я поеду с тобой. Куда угодно. Это мой долг, как жены. А еще… — она подняла на меня свои сияющие глаза, — я буду рада исполнять твои желания. Какие бы они ни были.

Я поцеловал ее в волосы.

— Дорогая, возможно, это не навсега. Я не знаю, как повернется жизнь. Но сейчас, в ближайшие годы, все мои дела, вся моя судьба — там, на Востоке. На Амуре. В той дикой, но полной силы Маньчжурии.

— Значит, мы будем жить там? В лесу? В крепости? — спросила она без тени страха, с одним лишь любопытством.

— Нет, — я усмехнулся. — Я построю для тебя самый лучший дом в Иркутске. Каменный, с садом, с видом на Ангару. Ты будешь царицей сибирского света, принимать у себя губернаторов и купцов. А я буду приезжать к тебе с моих… промыслов. Обещаю, ты полюбишь этот город и этот край. Он суровый, но честный. И он будет наш.

Вечером, уставшие, но счастливые, мы вернулись в свои апартаменты в гостинице. Ольга, смеясь, рассказывала мне о каком-то светском анекдоте, который услышала накануне. Я зажег камин, и в комнате стало уютно от треска дров и пляшущих на стенах теней. Казалось, этот день никогда не кончится.

Мы вошли в гостиную, и смех замер на ее губах. Комната была не пуста.

В кресле у камина, спиной к нам, сидел человек в темно-синем жандармском мундире. У окна, неподвижно, как изваяние, стояла женская фигура в строгом черном платье и густой вуали, полностью скрывавшей лицо.

Жандармский офицер медленно, очень медленно, повернулся. Это был полковник Липранди. Его холодные, бесцветные глаза окинули нас с супругой быстрым взглядом.

— Добрый вечер, господин Тарановский, — таким же бесцветным, как и глаза голосом произнес он. — Прошу прощения за вторжение в ваш медовый месяц. Но у нас к вам… и к вашей супруге… неотложный разговор.

Дама под вуалью, услышав его слова, медленно повернулась в нашу сторону. Я не видел ее лица. Но я увидел, как Ольга, стоявшая за моей спиной, вдруг сдавленно ахнула. Я обернулся. Она смотрела на незнакомку с выражением такого ужаса, будто увидела призрак.

Похоже, она ее знала. И эта встреча не сулила ничего хорошего.

Глава 17

Глава 17

Я инстинктивно шагнул вперед, заслоняя собой Ольгу, рука сама метнулась туда, где под сюртуком обычно висел револьвер, но его там, разумеется, не было.

— Полковник? — мой голос прозвучал жестко. — Что это значит?

Липранди, видя мою реакцию, неспешно поднял ладонь, призывая к спокойствию.

— Успокойтесь, господин Тарановский. Я здесь не по службе… вернее, не совсем. — Он кивнул в сторону неподвижной женской фигуры. — Позвольте представить вам графиню Полонскую. Полагаю, ваше сиятельство, вам будет проще самой объяснить причину столь… необычного визита.