Хозяин Амура (СИ) - Шимохин Дмитрий

Теперь поход в банк обретал новый смысл. Я направился туда не просто забрать свои активы. Я шел за своим правом голоса.

В кяхтинском отделении банка на меня смотрели с подобострастием. Я забрал хранившиеся на депозите акции общества «Сибирское Золото» — тяжелые, хрустящие листы с водяными знаками.

Вернувшись в номер, я положил их на стол. Понятно было одно: надо срочно ехать в Иркутск.

Не теряя ни дня, ни часа, я выехал в Иркутск. Первый снег пошел внезапно, за одну ночь превратив унылую осеннюю грязь в белое, слепящее безмолвие. Наши розвальни летели по сибирскому тракту, и казалось, что мы несемся сквозь белое ничто, где есть только скрип полозьев, фырканье лошадей и завывание ледяного ветра.

Всю дорогу, укутавшись в тяжелый тулуп, я при свете дрожащего фонаря вчитывался в строки «Положения о компаниях на акциях». Эта проклятая книга была моим единственным оружием, и я должен был овладеть им в совершенстве. И чем больше я читал, тем яснее понимал: они действовали безупречно. Каждый их шаг был выверен по букве закона. Моего же, утвержденного Государем, устава. Как же не хватало сейчас рядом хитрого Изи, чуявшего лазейку в любом деле, или хваткого Плевако, для которого этот канцелярский язык был родным!

— Смотрят, командир, — прохрипел мне на ухо казак, правивший тройкой. Он снова тревожно оглянулся на пустую, заснеженную дорогу. — Как есть, смотрят. Чует мое сердце, хвост за нами.

Я тоже посмотрел. Ничего. Лишь белая мгла, в которой поземка змеилась по насту.

— Паранойя, старик. От долгой дороги. Тебе волки мерещатся.

К ночи разыгралась настоящая метель. Ветер выл в полях, как стая голодных псов, забивая глаза колючей снежной крупой. Лошади выбивались из сил. Впереди, спасительным огоньком, мигнул свет одинокого постоялого двора — вросшей в землю, почерневшей от времени избы.

— Становимся, командир! — крикнул казак, с трудом сдерживая обезумевших от ветра лошадей. — Лошадей загоним, да и самим бы погреться.

Тепло ударило в лицо, как после ледяной купели. Мы ввалились в натопленную избу, в густой дух горячих щей, квашеной капусты, мокрой овчины и дешевой махорки. Внутри было спасение. Мои казаки, смеясь и громко матерясь на метель, начали расставлять винтовки в угол, стягивать заиндевевшие тулупы. Я стянул перчатки, поднес закоченевшие пальцы к жаркому боку печи. Напряжение долгого пути начало отпускать. Хозяин, крякнув, зачерпнул половником из чугуна, собираясь налить нам щей…

И в этот миг дверь не открылась — она взорвалась внутрь. С оглушительным треском вылетев с петель, она сшибла одного из моих казаков и, выбив сноп искр из очага, рухнула на пол.

В проем, окутанные вихрями снега, ввалились темные, массивные фигуры. Обледеневшие бороды, звериные глаза над заиндевевшими воротниками тулупов, и стволы, стволы ружей, нацеленные нам в грудь.

Моя рука, только что тянувшаяся к теплу, замерла. Тело, натренированное годами войны, сжалось в пружину, но мозг констатировал — поздно. Мы в ловушке. Безоружные, расслабленные, в чужой избе посреди бурана.

— Всем стоять! — раздался грубый, незнакомый окрик.

Глава 18

Глава 18

Бандиты явно были уверены в себе. Они видели перед собой то, что и ожидали: богатого барина и его сонных, расслабленных охранников. Легкая добыча! Но они не знали, что этот «барин» последние месяцы только и делал, что убивал таких, как они.

Первые секунды их замешательства, когда они щурились, привыкая к полумраку, стали для нас спасением. Разумеется, никто не стал поднимать руки. Вместо этого, падая за широкий сосновый стол, я рванул свой «Лефоше». Испытанный не в одной схватке шпилечный револьвер громыхнул, и пламя на миг вырвало избу из тени.

Главарь, — тот, что кричал, — дернулся, схватился за живот и, захлебываясь руганью, рухнул на пол.

Почти одновременно с моим выстрелом снаружи треснули сухие удары штуцеров. Стало ясно — напали и на казаков, оставшихся во дворе с лошадьми. Завязалась короткая, яростная свалка в тесноте. Первые же выстрелы окутали помещение клубами порохового дыма. Я стрелял из-за стола, почти не целясь и даже толком не видя врага. Второй бандит, шарахнувшись от меня, наткнулся на одного из казаков, который, опрокинув стол с самоваром, с ревом бросился на него, работая ножом. Третий выстрелил в мою сторону — пуля с визгом впилась в стену над головой, осыпав меня щепками.

И тут дверь снова распахнулась. В избу, отряхивая с папахи снег, ворвался сотник Ермолай. Лицо его было перекошено яростью.

— Заразы! Варнаки проклятые! — проревел он и, не раздумывая, полоснул шашкой одного из бандитов, целившегося в меня.

Двое оставшихся, поняв, что оказались между двух огней — мной изнутри и казаками снаружи, — в панике бросились к выходу. Их тут же встретили на крыльце. Короткие вскрики, глухие удары — и все стихло. Меньше чем за минуту изба, еще недавно бывшая островком тепла, превратилась в бойню. В воздухе медленно расплывались клубы порохового дыма. На полу, вперемешку с осколками посуды, лежали тела. А снаружи, в снежном вихре, по-прежнему выл ветер.

Пришло время допросить пленных. Главарь бандитов — ражий сивобородый мужик — побившись, затих — то ли умер, то ли потерял сознание. Но один из бандитов, был лишь ранен в ногу. Его, воющего от боли и страха, втащили обратно в избу и бросили на пол у жарко натопленной печи.

— Заткните ему пасть, — бросил я.

Один из казаков без затей сунул ему в рот кляп из грязной тряпки. Времени на сантименты не было. Я подошел к печи и вытащил из огня тяжелую железную кочергу. Ее конец светился тусклым, зловещим багрянцем.

Я не стал ничего говорить. Просто медленно подошел и присел на корточки перед пленным. Он замычал, его глаза расширились от животного ужаса, когда он почувствовал исходящий от раскаленного металла жар. Я поднес кочергу к его лицу, и он забился, пытаясь отползти, но двое моих бойцов держали его крепко.

Я вытащил кляп.

— Ну, мил человек, говорить будем? Ты кто таков будешь? — спросил я тихо.

Пленник, глядя на раскаленную кочергу, заговорил быстро, с хрипом, глотая слова.

— Арсений я… Медведь… кличка… — просипел он. — С Урала я, с заводов… За бунт в острог попал, потом на Газимурский завод… Бежал.

Я усмехнулся. Каторжанин. Беглый. Свой, можно сказать, брат по несчастью, выбравший другую дорожку.

— И давно бегаешь, Медведь?

— Третий год, господин… — его взгляд метнулся на моих казаков. — Прибился вот… к вольным людям…

— К вольным, значит, — я медленно поднес кочергу чуть ближе, и он вжал голову в плечи. — Ну, рассказывай, вольный человек. Кто навел? Кто рассказал про меня?

— Не знаю… не знаю… — забормотал он.

Ну что ты будешь делать!

— Ну что же ты, Сеня! А я уж думал, мы договорились! — ласково произнес я и медленно, почти лениво, приблизил кончик кочерги к его щеке.

— Чиновник… из Сретенска! — взвизгнул он, не выдержав. — Из конторы! Где золото принимают! Он навел! Сказал, барин с бумагой на миллион поедет! Обещал долю!

— ******!!!

С проклятьем я бросил кочергу на пол. Пленник застыл, заслонив лицо руками, но увы: человека, которому я сейчас страстно желал зарядить в бубен, сейчас под рукою не было. Теперь все встало на свои места — эта продажная тварь, что так заискивающе улыбалась мне, решила сыграть в свою игру. Мелькнула мысль тут же скакать в Сретенск, взять эту тварь за жопу, пока никуда не сбежал, но… Но это означало гарантированно не успеть на собрание акционеров в Иркутске и окончательно потерять контроль над «Сибирским Золотом».

Ладно. Ладно, до этого слизняка я еще доберусь. В вот с этим колченогим что мне сейчас делать?

Времени не было, и тащить его с собой — лишняя обуза. С другой стороны, ценный свидетель.

Тут мой взгляд упал на забившуюся в дальний угол, трясущуюся фигуру — станционного смотрителя. Старичок, похожий на воробья, смотрел на происходящее вытаращенными от ужаса глазами. Черт, он же все видел — и бой, и допрос, и пленника. Я понял, что просто убить бандита и бросить его в снег уже не получится. Как только мы уедем, смотритель донесет обо всем первому же уряднику. И тогда из жертвы нападения я превращусь в главного подозреваемого в самосуде и убийстве. Попасть в руки сибирской полиции, имея в кармане казначейский билет на миллион, могу и до околотока не доехать. А на старика уж точно рука бы не поднялась.