Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

И потому торопиться мне было решительно некуда. Наступали те редкие, подаренные судьбой минуты полного затишья, когда можно позволить себе роскошь бездействия. Можно полежать на оттоманке, уставившись в узорчатый плафон; можно посидеть у окна, наблюдая, как ветер гонит по небу осенние облака; можно, наконец, послушать граммофон, запись сырбы из новой фильмы о князе Зеро, хотя мысли, признаться, уже бежали вперед, к вокзалу, к рельсам, к Вене.

Взгляд мой, блуждавший по комнате, остановился на низкой яшмовой вазе, стоявшей на письменном столе. В ней лежали три банана, золотистые, безупречные, словно сошедшие с рекламного плаката далеких тропических стран. И тут меня осенило. Пойду-ка, угощу Биби: бананы в северном Петербурге всё ещё в диковинку, дорогое и нечастое лакомство, а слон их очень любит. Маленький милый ритуал накануне отъезда в большой и недобрый мир политики.

По пути зашел за Марией, застал её за вышиванием — она в последнее время увлеклась какими-то сложными английскими стежками. Услышав о цели моего визита, она тотчас же отложила рукоделие. А там, как это водится, из соседней комнаты появилась и Анастасия. Так что компания у меня составилась сама собою.

Пришли мы в слоновник — высокое, пропахшее сеном и чем-то терпким, животным, помещение. Мочой, чего уж стесняться. Слон, он на то и слон. В слоновнике трудился мой тезка, конюх Алексей, неспешно убирающий за слоном. Дело это, скажу я вам, отнюдь не простое. Слоновий навоз, между прочим, — удобрение номер один, настоящий кладезь питательных веществ, и за него между садоводами и огородниками императорских парков идет тихая, но постоянная война. Он одинаково хорош и для капризных роз, и для неприхотливых, но радующих глаз своими размерами, тыкв. Мне как-то рассказывали, будто в далеком Сиаме из этого продукта жизнедеятельности делают особо замечательную, прочную и тонкую бумагу, а из той бумаги — особенно замечательные, долговечные записные книжки. Но Биби, нашего единственного слона, на все эти проекты, увы, не хватает. Хватает его щедрот разве что на императорский огород да на пару-тройку клумб, и на том спасибо.

Завидя нас, Биби обрадовался искренне и без всякого подобострастия. Он зверь умный, памятливый, а мы почти всегда являемся к нему не с пустыми руками, а с каким-нибудь лакомством — будь то румяное яблоко, душистый мандарин или, вот как нынче, заморский банан.

Первой протянула свой банан Мария. Биби, воспитанный и знающий толк в церемониях, сначала совершил нечто вроде поклона, плавно качнув огромной головой, а уж потом аккуратно, кончиком хобота, забрал подношение и отправил его в бездонный рот. Что ему, исполину, какой-то банан? Сущая безделица, пустяк. Но — приятный пустяк, маленький праздник в его размеренном, сытом существовании. Он не только количество ценит, слон, ему дорого внимание. Второй была Анастасия, и ритуал повторился. Последний банан достался от меня. Съев его, Биби ещё раз поклонился, благодаря за угощение. Вежливый он, ничего не скажешь.

И тут, в наступившей тишине, нарушаемой лишь его размеренным дыханием, я заметил, что сестры мои загрустили. Веселье, вызванное визитом к слону, испарилось, уступив место тревоге. Они не хотели меня отпускать. Это было написано на их лицах — ясных, открытых, ещё не научившихся скрывать чувства.

— А что, если построить настоящую слоноферму? — попытался я развеять их мрачные мысли. — Не здесь, в Петербурге, конечно, а где-нибудь на теплом Юге, в Сухуме, например. Или в Батуме? В Ялте? И разводить их всерьёз. Не очень большое стадо, дюжину, скажем, или две. А потом поставлять в зоосады. «Россия — родина слонов», — как вам идея?

Успеха я, увы, не добился. Шутка прозвучала картонным колоколом и упала в гробовую тишину.

— Вена… — наконец, нарушив паузу, тихо сказала Анастасия. — Тебе не страшно?

— Страшно? — удивился я почти искренне. — С чего бы мне бояться? Протокол, парадный обед, соболезнования… Рутина.

— У нас ведь с Веной не очень хорошие отношения, не правда ли? — настаивала она.

— У нас с Веной прекрасные отношения, — уверенно, как и полагается пионеру, ответил я. — За всю долгую историю Санкт-Петербург и Вена ни разу не ссорились всерьёз и надолго. Мы не воевали друг с другом, у нас нет и не было взаимных территориальных претензий. Мы — две великие империи, оплот порядка в современном мире.

— А Балканы? — встряла в разговор Мария. И я подумал, что не такая уж она простушка-хлопотушка, наша Мария. Великая Княжна и не может быть простушкой, разве что в детстве, когда всё кажется простым и ясным. А детство, увы, кончается. И кончается оно именно такими вопросами.

— Балканы? — повторил я, стараясь, чтобы мой голос звучал убедительно и по-взрослому рассудительно. — Все Балканы, со всеми их князьями, комитаджиями и политическими амбициями, не стоят и одной капли крови русского солдата. Я так думаю. И Papa. Если Австро-Венгрия хочет воевать с Сербией, то это её головная боль. Но, уверяю вас, Австрия уже не хочет. Она увязла, она ранена, того и глядишь, начнётся гангрена, и теперь Вена желает одного — сохранить лицо, достойно выйти из тупика. И Россия, поможет ей в этом. Ко всеобщему благу и во имя мира в Европе. Так что в Вене всё будет хорошо. Скорее уж мне нужно за вас тревожиться.

— За нас? — не поняли сестры.

— Да, за вас. И за Papa. Берегите его. Смотрите в оба.

— Ты… Ты что-то знаешь? Что-то видишь? — в голосе Анастасии прозвучала печаль. Верят в в мой дар ясновидца.

— И вы видите. Разве нет? — мягко ответил я вопросом на вопрос.

Обе разом вздохнули. Да, мы все видели. Papa стремительно сдаёт, тает на глазах. И ушли мы с собрания Великих Князей так поспешно не только из-за тонкого политического расчёта, но и по простой причине: у Papa просто-напросто не оставалось сил продолжать тягостное заседание. Придворные врачи, впрочем, заверяют, успокаивают, говорят округлыми, уклончивыми фразами: несколько месяцев у него ещё есть. Возможно, даже два-три года.

А два-три года — это ведь немало. Это целая вечность в политике. Многое может случиться за два-три года. Империя может обрести нового союзника или потерять старого. Может начаться война — та самая, Большая, о которой все говорят шепотом. А может, и не начаться. Может быть открыто новое лекарство. Всё, что хочешь, может случиться. И даже то, чего совсем не хочешь, о чем боишься и подумать, — тоже может случиться. Жизнь обожает преподносить сюрпризы именно тогда, когда их ждешь меньше всего.

Я смотрел на Биби, мирно жевавшего сено. Хорошо быть слоном. Тебе приносят бананы, ты кланяешься в знак благодарности, и тебя не волнуют ни Вена, ни Балканы, ни хрупкое здоровье императоров.

Но я не слон, не ладья, ни ферзь даже. Я пешка на седьмой горизонтали. И, шагнув на восьмую, могу превратиться в короля. В шахматных правилах это невозможно, а в жизни случается. Редко, но случается.

Глава 12

29 сентября 1917 года, пятница

Praemonitus praemunitus

За окном вагона мелькали аккуратные, приглаженные пейзажи. В этом была особая, чуждая русскому глазу, геометрия — ровные линии изгородей, квадраты полей, островерхие крыши городков, похожих на иллюстрации из книги сказок.

В России наш поезд двигался неспешно, степенно, делая сорок верст в час, а минуя разъезды и полустанки, и того меньше, позволяя разглядеть лица на перронах, заметить проселочную дорогу, теряющуюся в перелеске, почувствовать неторопливое дыхание бескрайних пространств. Но здесь, за границей, где вагоны были переставлены на европейские тележки и подан столь же европейский паровоз, в действие вступили иные правила. Чужой монастырь, чужие порядки, чужое расписание. Всё будет замечательно, заверили нас, все неполадки и хаос царят там, где не придерживаются священного графика. А график предписывал движение с определенной, почти что дерзкой для нашего привычного восприятия скоростью.