Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

Я снова повернулся ко всему залу, переходя от обороны к наступлению, к своему видению.

— Дорога на Урал — это только начало! Это — ключ, который откроет нам ворота в Сибирь! А Сибирь — это не дикая, безлюдная пустыня, как тут изволили выразиться! Это — целая новая Россия, спящая под снегом! Золото! Лес! Уголь! Плодороднейшая земля! Миллионы десятин! И все это богатство, несметное, сказочное, потечет сюда, в сердце Империи, как только мы дадим этой земле стальную артерию!

Мой голос гремел в наступившей тишине. Я видел изумленные, захваченные масштабом идеи лица. Даже Великий князь подался вперед, не отрываясь, глядя на меня.

— И наконец, господа, — Китай! Восток! Мы говорим о Новом Шелковом Пути! Вагон с чаем или шелком из Кяхты или Пекина дойдет до Санкт-Петербурга за три недели, а не за год с лишним! Мы отберем у англичан всю транзитную торговлю между Азией и Европой! Весь мир будет платить нам за скорость и надежность! Вот где настоящие миллионы! Вот где мощь и слава России! Не в том, чтобы заискивающе продать мешок пшеницы в Лондон, а в том, чтобы стать главным мостом, главной дорогой между двумя величайшими частями света!

Я закончил и замолчал, тяжело дыша. На несколько секунд в зале повисла ошеломленная, напряженная тишина. Было слышно, как скрипнуло перо в руках у секретаря.

А затем зал взорвался. Но не аплодисментами. А гулом десятков спорящих, кричащих голосов. Одни были возмущены моей дерзостью, моим напором. Другие, особенно промышленники и те, кто мыслил масштабно, — были явно поражены и захвачены логикой и размахом моего плана. «Южане» пытались перекричать «восточников», размахивая руками. Князь Вяземский, бледный от ярости, что-то гневно говорил своим сторонникам. Кокорев, наоборот, сиял, как начищенный пятак, и азартно спорил с каким-то банкиром.

Я спокойно стоял у трибуны, выдерживая этот шквал эмоций. Я сделал свое дело. Я посеял сомнение. Я заставил их думать. И я видел заинтересованный, оценивающий взгляд Великого князя, устремленный на меня. Главная битва была еще впереди, но первый раунд я, кажется, выиграл.

Председатель собрания отчаянно звонил в колокольчик, пытаясь призвать всех к порядку, но его никто не слушал. Казалось, собрание вот-вот превратится в базарную перепалку.

И в этот момент, в самый пик хаоса, с места тяжело поднялся Василий Александрович Кокорев. Он не стал кричать. Он просто встал во весь свой могучий рост, обвел зал тяжелым, хозяйским взглядом, и его аголос, без всякого усилия перекрывая шум, заставил всех замолчать.

— Господа! — прогремел он. — Довольно криков! Позвольте и мне, как действующему главноуправляющему сего Общества, спасшему его от неминуемого банкротства, сказать свое слово. И слово это будет коротким. Если вы сегодня проголосуете за «южный» путь, если вы предпочтете сиюминутную выгоду от торговли хлебом с Европой будущему промышленному развитию России, — я слагаю с себя все полномочия! Я умываю руки! Я не буду строить дорогу в никуда и превращать Отечество в сырьевую колонию! Выбирайте!

Это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. В зале воцарилась гробовая тишина. Уход Кокорева — это катастрофа. Это новый кризис управления, это обвал акций, это потеря доверия правительства. Все в ужасе смотрели то на него, то на Великого князя, сидевшего с непроницаемым лицом.

Князь Вяземский, пытаясь спасти ситуацию, первым нарушил молчание. Он повернулся к Великому князю и почтительно склонил голову.

— Ваше Императорское Высочество! Рассудите нас! — взмолился он. — Вы, как Августейший брат Государя нашего, как радетель о благе флота и торговли, должны понимать, насколько важен для процветания Империи выход к южным морям! Укажите нам путь истинный! Не дайте сбить себя с толку сладкими речами прожектеров!

Наступила звенящая тишина. Все взгляды были прикованы к Великому князю. Его слово сейчас могло решить все. Константин Николаевич медленно откинулся в кресле, и на его губах появилась легкая, едва заметная усмешка.

— Князь, — произнес он спокойно, и его голос, лишенный всякого начальственного металла, прозвучал неожиданно мягко. — Я здесь — лишь гость. И, как многие из вас, акционер сего почтенного Общества. Диктовать вам решение я не имею права — это было бы противно самому духу акционерного дела, которое мы с таким трудом насаждаем в России. Решение — за вами, господа, за большинством голосов.

Он сделал паузу, обводя всех внимательным, чуть прищуренным взглядом.

— Что же до интересов государства… — продолжил он задумчиво, — то они просты. Интересы государства диктуют нам необходимость строить как можно больше железных дорог. По всем направлениям. И на юг, для вывоза хлеба. И на восток, для освоения наших богатств. Чем больше будет дорог, тем сильнее будет Империя. Вопрос лишь в том, с чего начать. С чего важнее начать именно сейчас. Решайте, господа.

Его ответ был шедевром дипломатии. Он никого не поддержал напрямую, никого не обидел. Но, поставив знак равенства между южным и восточным направлениями, он дал понять, что проект, представленный мной, имеет право на жизнь, что он важен для государства. Он отдал решение на откуп большинству, но указал, где находятся его симпатии.

Я понял, что это мой шанс. Мой последний, решающий удар. Воспользовавшись паузой, пока «южане» пытались осмыслить ответ Великого князя, я снова шагнул к трибуне.

— Его Императорское Высочество совершенно правы! — заговорил я громко, обращаясь ко всему залу. — Интересы государства! Давайте же поговорим именно о них!

Я повернулся к Вяземскому, который смотрел на меня с нескрываемой ненавистью.

— Вы говорите — экспорт хлеба в Европу! Прекрасно! Но куда пойдут деньги от этого хлеба? Они пойдут в Англию! На оплату английских машин, английских паровозов и английских же рельсов, которые мы будем покупать у них за наше же золото! Мы будем кормить английских рабочих в Манчестере, вместо того чтобы дать работу нашим, русским мужикам на Урале! Это не государственный интерес, господа! Это — колониальная политика, где Россия — всего лишь богатая, но бесправная колония!

По залу прошел ропот. Я бил в самое больное, в национальную гордость, в унижение после Крымской войны.

— А я говорю: наш хлеб должен кормить наших, уральских и тульских рабочих! Путь на юг — это путь для обогащения горстки хлеботорговцев и иностранных банкиров! А путь на восток — это путь к развитию внутреннего рынка, к промышленной мощи и независимости всей страны! Как говорил великий Ломоносов, могущество России прирастать будет Сибирью! Так давайте же дадим ей эту возможность! Хватит кормить чужих! Пора подумать о своих!

Эта короткая, хлесткая, может быть, даже популистская речь, бьющая в самое сердце, похоже, решила исход дела. Я видел, как загорелись глаза у промышленников, как закивали головами военные, как смущенно переглядывались даже некоторые из сторонников Вяземского. Аргументы «южан» о быстрой прибыли теперь выглядели не как государственная мудрость, а как банальное шкурничество, забота о собственном кармане в ущерб интересам всей страны.

Председатель, видя, что настроения в зале явно переломились, и бросая тревожные взгляды на Великого князя, поспешил объявить голосование.

— Голосование, господа! — объявил он. — Прошу представителей акционеров подойти к столу секретарей для подсчета голосов по главному вопросу повестки дня: «Какое направление развития Общества — южное или восточное — признать приоритетным». Голосуем пакетами акций.

Секретари приготовились, костяшки на счетах замерли. Представители акционеров, держа в руках доверенности и реестры, начали подходить к столам. В зале воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь сухим щелканьем костяшек на счетах да скрипом перьев. Я стоял в своем ряду, рядом с Кокоревым и Штиглицем. Василий Александрович нервно теребил бороду, барон сидел неподвижно, сложив руки на трости. Я старался сохранять невозмутимый вид, но сердце колотилось где-то в горле. Все решалось сейчас.