Ложная девятка 8 (СИ) - Риддер Аристарх

Я показал на трофей. Металл сиял на солнце.

— Это ваш Кубок. Наш общий. «Торпедо». Москвы. Всей страны. Спасибо вам за все.

Трибуны взорвались овацией, которая длилась несколько минут. Люди кричали, плакали, махали флагами. Некоторые обнимали друг друга. Некоторые просто стояли с закрытыми глазами, впитывая этот момент.

Я стоял у микрофона, вытирал слезы и улыбался. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.

После речей круг почета. Мы с Заваровым впереди. Вдвоем. Я взял Кубок, Саня встал рядом. Остальная команда за нами. Мы пошли по периметру поля, вдоль трибун.

Это было не просто чествование победителей. Все понимали, что это. Прощание. Все знали: вот вот и мы улетаем в Барселону. Контракты подписаны. Деньги переведены. Билеты куплены. Это последние дни в «Торпедо». Уже без игр в черно-белых полосах. Последние моменты здесь, дома, в Москве, перед тем, как начнется новая жизнь.

Я шел по стадиону, держал Кубок над головой и смотрел на трибуны. Люди кричали, махали флагами, вытирали слезы. Многие плакали открыто, не скрывая. Некоторые держали транспаранты: «СПАСИБО, СЛАВА!» «МЫ ТЕБЯ НЕ ЗАБУДЕМ!» «ТЫ НАВСЕГДА В НАШИХ СЕРДЦАХ!» «ПРОЩАЙ, КАПИТАН!»

Последний особенно резанул по сердцу. Прощай. Слово окончательное, бесповоротное. Не до свидания. Не до встречи. Прощай. Потому что мы действительно прощались. Я покидал «Торпедо». Покидал Москву. Покидал страну, которая стала мне домом. Родиной, если честно. Первая родина была в будущем. Но эта, советская, стала не менее важной, вернее нет. Более.

Хотя, если разобраться то она у меня одна. Что СССР, что РФ будущего, которое наверняка уже будет другим и скорее всего в нём не будет никакого развала. Всё это моя Родина, моя страна, мой дом. Идя по беговым дорожкам, дурацким беговым дорожкам Лужников и смотря на лица людей которые скандировали моё имя, я отчётливо понимал что дом он вот. Он здесь, В Москве, в России, как бы она не называлась. А Барселона, или куда там меня занесет после каталоноского клуба это так, командировка, после которой я в любом случае вернусь сюда. Домой.

Я останавливался через каждые несколько метров. Поднимал Кубок выше. Кричал что-то трибунам. Они отвечали ревом. Мы общались на языке, который не нуждался в словах.

Заваров шел рядом молча. Лицо серьезное, задумчивое. Он тоже понимал, что это прощание. Он тоже чувствовал тяжесть этого момента.

Мы прошли весь стадион. Вернулись к центру поля. Овация не смолкала. Люди не хотели отпускать нас. Хотели, чтобы этот момент длился вечно.

Я поставил Кубок на подставку. Посмотрел на него последний раз. Через несколько часов он уедет в музей, благо что он у нас теперь есть. Или в кабинет директора «Торпедо». Или в какое-то другое место. Но сейчас он был здесь, на поле, на солнце, окруженный любовью тысяч москвичей.

Я не забуду это никогда.

Вечером мы сидели дома за большим столом. Мама, папа, Катя, сестра Оля с мужем. Простой семейный ужин в обычной московской квартире с окнами на Садовое кольцо

Стол ломился от еды. Мама готовила весь день. Борщ, пельмени, картошка с грибами, салаты, пироги. Все любимое, все домашнее. Запахи наполняли квартиру, смешивались, создавали атмосферу уюта и тепла.

Мы ели молча первые минут десять. Просто ели. Наслаждались вкусом, теплом, домом. Потом постепенно начали говорить. О финале. О встрече. О том, как это было.

Катя сидела рядом, держала меня за руку под столом. Иногда сжимала пальцы сильнее. Я поворачивался, смотрел на нее. Она улыбалась. В ее глазах была гордость, любовь, радость.

— Я так горжусь тобой, — сказала она тихо, когда остальных отвлекла какая-то шутка Олега — Это только начало, — ответил я автоматически.

Но в душе я знал, что это неправда. Это не начало. Это конец. Конец одной истории и начало другой. Первая часть моей советской карьеры завершалась. Три года в «Торпедо». Три года в Москве. Три года, которые изменили меня полностью. Сделали меня тем, кто я есть.

Впереди была Барселона. Испания. Круифф. «Камп Ноу». Эль Класико. Ла Лига. Другой мир, другая жизнь, другие вызовы. Я был готов к этому. Хотел этого. Но все равно внутри что-то сжималось, когда я думал о том, что скоро покину Москву.

— О чем задумался? — спросила Катя.

— Так, — ответил я. — Вспоминаю.

— Вспоминай, — улыбнулась она. — Это хорошие воспоминания.

Да. Хорошие. Лучшие. Этот вечер, эту встречу, эти эмоции я запомню навсегда. Когда-нибудь, лет через двадцать, через тридцать, я буду сидеть в Барселоне или в каком-нибудь другом месте и вспоминать этот майский вечер 1987 года. Вспоминать вкус маминого борща, запах пирогов, тепло Катиной руки, смех за столом. И улыбаться.

На следующий день, ровно в десять утра, мы приехали в здание Федерации футбола СССР на Лужнецкой набережной. Официальное награждение. Последний штрих в этой истории.

Нас провели в большой зал на втором этаже. Там уже сидели чиновники, журналисты, представители других клубов. Полный зал. Стулья расставлены рядами, как в кинотеатре. Впереди сцена с трибуной и красным знаменем.

Команда заняла первые ряды. Я сел между Заваровым и Стрельцовым. Ждали начала.

Церемония была долгой, торжественной, немного скучной. Награждали всех. Тренерский штаб, игроков, врачей, массажистов, администраторов. Каждому вручали грамоты, конверты с премиями, благодарственные письма.

Я получил еще один орден «Знак Почета». Это было приятно, конечно. Но не главное. Главное было впереди.

В конце церемонии объявили особое награждение. Тон голоса ведущего изменился, стал более торжественным. Все притихли, выпрямились в креслах.

— Для вручения высокой государственной награды приглашается Георгий Васильевич Романов, генеральный секретарь ЦК КПСС.

Зал встал. Я тоже поднялся, сердце забилось быстрее. Романов вошел через боковую дверь. Невысокий, плотный, с седыми волосами и умными глазами. Шел уверенно, спокойно. За ним несколько помощников с папками.

Он поднялся на сцену. Все сели. Романов остался стоять у трибуны.

— Товарищи, — начал он. Голос был сильный, четкий, привычный к публичным выступлениям. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы отметить выдающееся достижение советского спорта. Московское «Торпедо» стало первым советским клубом, который выиграл Кубок чемпионов Европы. Это исторический успех. Это триумф всей страны.

Пауза. Он оглядел зал.

— Но за любым триумфом стоят конкретные люди. Люди, которые своим трудом, талантом, характером создают историю. И сегодня мы чествуем одного из таких людей.

Мой взгляд переместился на Стрельцова. Эдуард Анатольевич сидел неподвижно, лицо спокойное. Но я видел, как у него дрожат руки на коленях.

— Эдуард Анатольевич Стрельцов, — продолжил Романов, — тренер «Торпедо», воспитатель целого поколения футболистов, человек, который доказал: талант и характер сильнее любых обстоятельств.

Он сделал знак рукой. Помощник подал ему красную коробочку.

— За выдающиеся заслуги в развитии советского футбола, за воспитание спортсменов высшего класса, за вклад в укрепление международного престижа Советского Союза Указом Президиума Верховного Совета СССР Эдуарду Анатольевичу Стрельцову присваивается орден Ленина.

Зал взорвался аплодисментами. Стрельцов поднялся. Шел к сцене медленно, будто боялся споткнуться. Поднялся по ступенькам. Встал рядом с Романовым.

Генсек открыл коробочку, достал орден. Красная лента, орден с профилем Ленина. Самая высокая награда после Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда.

Романов прикрепил орден к пиджаку Стрельцова. Потом пожал ему руку. Крепко, долго. Сказал что-то на ухо. Стрельцов кивнул.

Аплодисменты не смолкали. Я сидел в зале, смотрел на сцену и чувствовал, как внутри все сжимается. Ком подкатывал к горлу так сильно, что дышать было трудно.

Стрельцов. Человек с самой сложной, самой трагичной судьбой в советском футболе. Талантливейший игрок своего поколения. Звезда, которая могла бы сиять еще ярче, если бы не то проклятое дело об изнасиловании.