Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Полковник, — начал я без предисловий, — давайте начистоту. Ваши люди плохо работают.

Он поднял на меня свои холодные, ничего не выражающие глаза.

— О чем вы, господин Тарановский?

— О «хвосте», — я усмехнулся. — О той неприметной пролетке, что вот уже неделю таскается за моей каретой по всему Петербургу. Неужели в Третьем Отделении не могут найти людей половчее? Слишком уж заметно.

На лице Липранди не дрогнул ни один мускул. Он аккуратно сложил газету.

— Мои люди, господин Тарановский, не ездят за вами в пролетках, — сказал он ровно. — Мой человек — вон тот дворник с метлой, что третий час подметает идеально чистый тротуар напротив. А до этого была разносчица пирогов. А вчера — нищий у ворот. Мы предпочитаем работать незаметно.

Я молчал, ошеломленный этим внезапным откровением.

— А вот кто был в той самой пролетке, — продолжил он все тем же бесстрастным тоном, — вопрос весьма интересный. И не только для вас, как выясняется. Но и для моего ведомства.

В этот момент наши роли переменились. Из надзирателя и поднадзорного мы превращались в нечто иное.

— То есть, вы хотите сказать… — начал я.

— Я хочу сказать, — он перебил меня, — что за вами в этом городе охотится кто-то еще. Кто-то грубый, непрофессиональный, но настойчивый. И мне, признаться, очень любопытно, кто именно проявляет такой нездоровый интерес к лицу, находящемуся под покровительством Его императорского Высочества.

— И что вы предлагаете? — спросил я.

— Я предлагаю вам сделку, господин Тарановский, — он впервые позволил себе что-то похожее на усмешку. — Вы перестаете играть в прятки и пытаться сбежать от меня. А я, используя свои скромные возможности, попытаюсь выяснить, кто эти ваши… назойливые поклонники. Идет?

Я кивнул. Кто бы не следил за мной — с этим стоило разобраться.

На следующий день, едва я вернулся с утренней прогулки, в моем номере появился Кокорев. Он был возбужден, размахивал газетой, неуклюже, но любезно поклонившись Ольге, с порога обрушил на меня поток новостей.

— Читал⁈ Я, как председатель правления ГОРЖД, назначил дату общего собрания! Через неделю! Будем биться, Владислав! Будем развивать нашу компанию!

Я взял у него газету. Действительно, на первой полосе «Биржевых ведомостей» красовалось официальное объявление.

— Кстати, о делах, — Кокорев перешел на деловой тон, усаживаясь в кресло. — Помнишь наш старый разговор касательно опциона?

Еще бы я не помнил! Год назад, когда мы с Кокоревым своей дерзкой игрой на бирже обрушили акции ГОРЖД, Кокорев, восхищенный моей хваткой, заключил со мной договор — опцион на право выкупа огромного пакета акций по той, бросовой цене.

— Время пришло, Владислав Антонович, — продолжил он, и его глаза хитро блеснули. — Ты помнишь цену? Одиннадцать рублей за акцию. А знаешь, сколько они стоят сегодня, после того, как мы с тобой начали наводить там порядок?

— Сколько?

— Сто сорок! — торжествующе произнес он. — Чуть не в десять раз! Ты получаешь их за гроши! Ну что, будешь выкупать?

Я молчал, быстро прикидывая в уме. На выкуп всего пакета, который мы оговорили, у меня не хватило бы денег. Не то чтобы их совсем не было. Но очень уж велики мои расходы — и на технику разного рода, и на оружие, и на маньчжурский проект. Но самая крупная его часть…

— Беру, — сказал я твердо. — На восемьсот тысяч рублей.

— Восемьсот! — ахнул Кокорев. — Вот это размах! Вот это японимаю!

— Если желаешь, Василий Александрович, оставшиеся двести тысяч выкупи сам! — предложил ему я.

На лице Кокорева промелькнула тень досады.

— Что такое, Василий Александрович? Неужто не желаешь прикупить акций по такой славной цене? — усмехнулся я.

— И хочется, и колется, Владислав Антонович. Ох, как колется… — он тяжело вздохнул.

— Хорошо, Василий Александрович. С моими акциями решили. Давайте теперь о собрании. Каков расклад сил? Что будем делать?

Кокорев тут же посерьезнел.

— Расклад плохой, — признал он. — В правлении сейчас две главные партии. Два проекта. И наш, признаться, пока в меньшинстве.

Он достал из портфеля бумаги и разложил их на столе.

— Вот. Смотри. Первая партия — назовем их «южане». За ними — все наши главные хлеботорговцы, экспортеры. И, говорят, сам министр финансов, господин Рейтерн, им благоволит.

— Чего хотят?

— Хотят тянуть дорогу на юг. К Одессе. К портам. Их логика проста и понятна любому купцу: вывоз. Вывозить наше зерно в Европу, и на этом зарабатывать быструю, легкую валюту. Идея эта очень популярна. Она сулит немедленные барыши.

— Превратить Россию в сырьевой придаток Европы, — пробормотал я. — Знакомо.

— А вторая партия — наша, — продолжал Кокорев, не расслышав моих слов. — «Восточники». Нас меньше, но за нами — промышленники. Мы говорим, что дорогу нужно тянуть не на юг, а на восток. К Уралу. К его заводам и рудникам.

— И что вы им возражаете? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Да что им возразишь! — он в сердцах ударил ладонью по столу. — Они кричат: «Прибыль! Контракты! Европа!». А я им говорю: «Отечество! Заводы! Сибирь!». Они смеются. Говорят, зачем везти рельсы в какую-то сибирскую глушь, если можно продать хлеб в Париж?

Я молча смотрел на него.

— Василий Александрович, — сказал я наконец. — Они мыслят, как лавочники. А нужно мыслить, как государственники.

Я взял чистый лист бумаги.

— Дорога на юг — это конечно важно, но не первостатейно. Да, мы продадим зерно. А что дальше? А дорога на восток, на Урал, — это ключ ко всему. Во-первых, — я загнул палец, — мы свяжем столицу с нашей главной промышленной базой. Уральские заводы получат дешевый хлеб, а мы — дешевый металл. Рельсы. Паровозы. Оружие, в конце концов.

— Во-вторых, — я загнул второй палец, — дорога на Урал — это только первый шаг. Следующий — в Сибирь. А Сибирь, поверь мне, это не просто пушнина. Это — будущее России. Ее главная кладовая.

— И в-третьих, — я посмотрел ему прямо в глаза, — тот, кто контролирует дорогу на восток, контролирует и всю нашу внутреннюю торговлю. И всю нашу армию. Это вопрос не прибыли. Это вопрос безопасности Империи.

Кокорев слушал, и на его лице отражалось восхищение.

— Вот! Вот этими словами и надо говорить на собрании! — воскликнул он. — Ты должен выступить! Ты, человек со стороны, сибиряк, золотопромышленник! Кто сейчас победит — неясно. У нас со Штиглицем, как ты помнишь, примерно 37 % акций. Но он сам себе на уме, и прекрасно умеет считать деньги. У моих сторонников, ну, тоже процентов 5–6 наберется. Так что большинства у нас нет. Как все повернется — неизвестно. А твое слово будет весомее, чем все мои речи! Ты должен бросить им вызов!

Я кивнул. Понятно было, что эта битва за направление дороги — это и моя битва заТранссиб, за мою Сибирь. И я был к ней готов.

Одной речи на собрании, пусть даже самой пламенной, было мало. Я это прекрасно понимал. Чтобы сломить могущественное «южное» лобби, нам нужна была тяжелая артиллерия. Человек, чье слово на петербургской бирже и в коридорах власти весит больше, чем слово министра финансов. И такой человек был. Барон Александр Людвигович Штиглиц. В сложившемся раскладе сил эта фигура была явно ключевой.

— Василий Александрович, надо бы нам идти к Штиглицу. Договориться о совместных действиях. «Сверить часы», так сказать.

— К Штиглицу? — Кокорев посмотрел на меня с сомнением. — Думаешь, договоримся? Он человек цифр, а не прожектов.

— Наш проект — это и есть цифры, — ответил я. — Огромные цифры. Просто нужно их правильно показать. В конце концов, год назад у нас все получилось. Поедемте к нему,Василий Александрович!

Уговаривать Кокорева долго не пришлось. Встреча состоялась через два дня, в его особняке на Английской набережной. Барон, с тех пор как мы встречались с ним в прошлый раз, действительно, здорово постарел. маленький, сухонький старик с холодными, пронзительными глазами, принял нас в своем кабинете, заставленном несгораемыми шкафами. Он слушал меня вежливо, но отстраненно, постукивая тонкими, пергаментными пальцами по столу. Я говорил о «Желтороссии», о необходимости упредить англичан, о стратегической важности Транссиба. Но видел — мои слова пролетают мимо.