Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ) - Смолин Павел

— Благодарю за милость к холопу твоему верному, Гелий Далматович, — застенчиво шаркнул ножкой купец, допил отвар и кивнул на окно. — Улеглось почти. Пойдем добро смотреть?

— Пойдем, — допил я свою чашку и поднялся на ноги.

Всегда интересно на добро посмотреть.

Глава 2

Гришка помог мне надеть волчье-заячьи меха и валенки. Еще одна моя большая гордость. Технология получения мне известна по одному хорошему дню, когда мы с Людой, еще молодые и легкие на подъем, ходили на мастер-класс по изготовлению валенок. Я тогда сильно удивился простоте, а в этом мире радовался ей же. Ныне, в напоминающем по атмосфере баню помещении, изготовлением валенок занимается четыре человека живущих в поместье и десяток монастырских трудников, которых батюшку игумен отпустил за долю малую. Двери и окна распахнуты настежь, но это не шибко помогает — потребный для процесса кипяток оптимальнее всего варить прямо там, на «голландках с плитами».

Продуктивность небольшая, шесть-восемь пар в неделю за восемь рабочих часов в день и за минусом перерывов между ними (обед и десять-пятнадцать минут на охлаждение на свежем воздухе) да выходного-воскресенья мужики выдают. Ценообразование в отсутствие конкуренции и налогооблажения (для мен и других бояр) предельно простое: пара стоит два рубля. Из них 50 денег идет на оплату мужикам, денег десять-пятнадцать — себестоимость, а остальное я со спокойной совестью, как капиталисту и положено, кладу в карман. Думаю о расширении — такой продукт нужен всем! — а то конкуренты подсуетятся. Не люблю вне-рыночные методы конкуренции, но здесь и сейчас высоченная крыша из владетельного родственника точно мне на руку — трижды подумают уважаемые люди прежде чем технологию «подрезать», не патентное право, конечно, но суть примерно та же.

На улице вполне приемлемые минус два, снежок уже почти прекратился, и работники поместья при помощи лопат уже вовсю расчищали дороги и дорожки. Минуя орудующих инструментов мужиков, я не забывал отвешивать им в ответ на поклоны приветливые кивки. Так-то подрывается от этого производительность, когда народ попривыкнет выпущу внутренний указ не отвлекаться на меня, если делом занят.

За мной, Афанасием и охранником-Тимофеем (его епископ по понятной мне причине — шпион нужен — забирать не стал, трудится теперь Тимофей десятником дружинным при прибывшем командовать дружиною в целом сотником) следовал подобранный нами на первом, «складском» этаже усадьбы, ключник с положенным человеку его ранга слугой.

Еще один настолько толковый кадр, что кроме как благодарный поклон Даниле за него слать и нечего. Клим, сын Игнатьев, человек боярского происхождения. Род их зовется Телепнёвы, и он знавал несоизмеримо лучшие годы. Ныне величие его в упадке: состояние предков промотано еще дедом Клима, имевшим неприятную склонность к азартным играм. Финальным аккордом на пути падения рода стала гибель действующего главы, Игната, под Казанью в прошлом году. Бесславно погиб, не успев новых земель выслужить, да еще и двух коней последних за кампанию «слить» умудрился.

Теперь знатность рода — единственный оставшийся у них актив при полном отсутствии бабла. Так бывает, и мотивация Клима предельно понятна: он видит во мне шанс подняться туда, откуда угораздило свалиться его горе-батюшку. То есть — вернуть роду былое величие и статус. Крохотное имение на Север от Москвы у них есть, но прокормиться с него затруднительно даже без необходимости поддерживать «понт боярский».

Двадцать восемь лет Климу Игнатьевичу. Высок — почти на голову меня выше. Худ — «горячих» выписать неподготовленному человеку может спокойно, ибо обладает полным спектром навыков выходца из воинской аристократии, но такая вот у него конституция: как ни «качайся» и не жри, без богатого пласта опыта наращивания бесполезных мышц людьми будущего плотнее не станешь. Хорошо, что Климу оно и не надо — как и положено средневековому русичу, о размере бицухи ключник беспокоится в последнюю очередь.

Выправка и манеры под стать происхождению, а вот одёжка подкачала — ко мне приехал в латаных, перешитых шмотках с отцовского (а Игнат был шире и ниже) плеча. Ключник для поместья человек важнейший, поэтому я выдал ему нарядный кафтан из доброго сукна — это под низ — а сверху зимою Клим носит волчий тулупчик, волчьи меховые штаны и заячью шапку: так даже я одеваюсь, поэтому боярский сын не комплексует. Компенсируется дешевый мех полноценным кожаным ремнем с искусно выполненной из меди бляхой. На ремне — сума, чехольчик для стила и угольного «карандаша», и мое ноу-хау: сшитые в блокнот и оснащенные тонкой деревянной обложкой берестяные листы.

Русая борода аккуратно расчесана и подстрижена, лицо и глаза демонстрируют всему миру пессимизм, но они же глаголют и об уцелевших несмотря на череду неудач амбициях. Умный настолько, что порой аж некомфортно — а ну как «подсидит»? На лету схватывает всё, в голове запросто трехзначные числа гоняет с разными знаками, но, к сожалению, амбиции у него есть, а вот с инициативой скудно. Наследие непростой жизни — все новое однозначно приведет к проблемам, поэтому я использую Клима еще и для тренировок переговоров с вредным потенциальным партнером.

А еще у него есть реальный управленческий опыт — четыре года служил в Поместном Приказе. Зарплата там не то чтобы хорошая, но некоторое количество подарков Климу приносили. Меня это не пугает — немножко коррупции есть всегда и везде, а вести дела честно ключник мне поклялся. Технически провороваться может, но зачем боярскому сыну так унижаться, если есть предельно реальная возможность честно подняться?

— Как добрался, Афанасий? — оказал Клим купцу милость вопросом, снял варежку и протянул руку за спину.

Его слуга, шестнадцатилетний смуглый (татарчонок, но наш, православный) Артемий с поклоном вложил в руку хозяина другой «деревянный блокнот». Нервно косясь на переданную им самим ключнику вчера вечером сметную книгу, купец ответил:

— С Божьей помощью мирно добрались, Клим Игнатьевич.

— Добро́, — вяло порадовался тот и открыл блокнот. — В дороге среди ночи что ль книгу сметную писал али перо у тебя кривыми лапами писано? — показал нам.

Почерк далек от каллиграфического, кляксы щедрой рукою разбросаны по листу, буквицы частично оплыли и размазались, но «цифири» выведены крепко, солидно-округло и четко, всем видом демонстрируя честность Афанасия.

— Неряшливо, — поддержал я авторитет Клима. — Но сходится же?

— Сходится, и цены хороши, дело наш купец ведет крепко, — признал боярский сын.

Простоватый в силу средневекового бытия купец от простенького «кнута и пряника» приосанился и расплылся в довольной собою — не путать с «самодовольной»! — улыбке:

— Прости холопа твоего косорукого, Гелий Далматович, — изобразил виноватый поклон. — Впредь как пред иконою писать стану!

— До сего такое ж говорил, — скептически заметил Клим. — И до того, и на исходе осени дважды.

— Виноват, Клим Игнатьевич, — обратил Афанасий печальный лик в землю. — Грешен, дрожит рука проклятая, но не из небрежности, а от одного лишь истового рвения.

К этому моменту мы миновали обитель Клима — «приказную избу», простую избу-пятистенку с нормальной конечно же печкой, рабочий «барак», десяток «домиков» уборных, одну большую «общую» баню и добрались до обнесенного забором из «горбыля» деревянного склада, сложенного из мощных бревен и оснащенного дубовой, укрепленной сталью, дверью. Двое дружинников всегда на страже в специальных, оснащенных смотровыми окошками (задувает, но что поделать) будках из стрех стен и навеса. Раз в четыре часа меняются, чтобы не болели.

Перед тем как войти в прорезанную в правой воротине калитку, мы при помощи Артемия и казенного здешнего веника смели снег с валенок. Калитка открылась, уронив на выложенный досками пол склада пятно света, который позволил нам увидеть пяток сильно фрагментированных крысиных трупиков.

— Ай молодцы какие! — похвалил я живущих на складе пушистых хищников.