Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ) - Смолин Павел

Левый глаз Афанасия нынче являет собой печальное зрелище — ячмень вылез, в эти времена им болеют много и часто. Народных средств лечения от этого накоплен огромный пласт, да ни одно из них не помогает. Основной причиной заболевания вполне логично считается «дурной глаз» — сглазили, вот на глазу шишка зудящая и вылезла.

— Кораблем большим на Русь он с людьми своими попал, в обход Балтики. Сказывают — в Индию путь искали, а попали к нам.

— Тож хорошо, — хохотнул я.

— Специй у нас нет, да медок-то послаще их будет, — согласился со мной Афанасий. — Сказывают — живут на острове они большом, на самом краю земли. Без кораблей и торговли жизни своей не мыслят, ибо остров ихний природою скуден, а климатом суров.

Знаем мы эту «суровость» — когда в нашей Сибири минус тридцать, там в худшем случае минус один. Но в целом — да, тоже климат тот еще, влажность большая, а ресурсов мало.

— Где кораблей да скудности много, там грабежом и пиратством за версту разит, — заметил я.

— Может оно и так, — осторожно согласился Афанасий. — Но нас поди пограбь. Татарва-то привычная, да и по земле ходит, а с корабля как?

— Эти Руси не угроза, — кивнул я.

Пока.

— Сказывают, Государь с ближниками радовались — Ченьслер энтот сам того не желая цельный путь торговый на Русь в обход Балтики нашел.

— Чем больше торговых путей, тем больше торговлишка множится, — согласился я с тем, что случившееся — большая удача.

Англия — это не только источник головной боли для всей Европы, но и один из важнейших торговых партнеров России на долгие века.

— Чудно́е рассказывают Ченьслеровы люди: правит, мол, ими, король Филипп, но главная над ним — баба, королева то бишь, Мария. Называется — «король-консорт».

— Интересно, — улыбнулся я исчерпывающему описанию британской политической системы, опустил руку под стол и сцапал неосторожно подошедшего ко мне кота Калача, дымчатое, полудикое, трехмесячного возраста настолько пушисто-растрепанное существо, что поселить его где-то кроме терема у меня рука не поднялась.

Пока я игнорировал возмущенный «мяв» и терпел укусы и царапины, усаживая котенка на колени, Афанасий продолжал рассказ:

— Давно уж в Москве Ченьслер сидит, готовится бумаги важные королю своему везти. О Руси расскажет ему, о Государе и Вере наших, о товарах… — среди перечисления Афанасий вдруг резко показал своему ячменю кукиш. — Ячмень-ячмень, на тебе кукиш, чо хошь то и купишь!

Я не обиделся и не удивился — такое вот народное средство лечения, нужно неожиданно постараться посильнее обидеть болячку.

— Спаси и сохрани, Господи, — перекрестил я своего «торгпреда».

— Благодарю, Гелий Далматович, — поклонился купец.

Ценят мое крестное знамение окружающие, репутация-то ого-го, натуральный сакральный ореол благодаря череде летних событий и общему уровню христианской любви к ближним и смирения приобрел.

— Скрежещут зубами завистники подлые, — продолжил Афанасий. — Псы глазливые. Ячмень-то как пришел, так и уйдет, а души их несчастные от боли плачут. Помилуй их, Господи, — перекрестился на «Красный угол».

— Помилуй, Господи, — перекрестился и я.

Ни на кого мы тут не обижаемся, за все души заблудшие молимся, и не из тщеславия, а от любви большой. По крайней мере, стараемся делать вид.

— Чего там с Ченьслером-то?

Подумав, купец улыбнулся:

— Представь, Гелий Далматович — плыли в Индию, а попали в море Студёное, — хохотнул. — Льды, вода серая бездонная, а вдоль берега — избушки поморские да поморы сами стоят, и большому да красивому кораблю и не удивляются — привыкли, нет-нет да заплывет кто от холода полумертвый. Люди они добрые, там, на Севере ледяном, жизнь людская не в пример здешним местам ценится, прости-Господи, — перекрестились. — Обогрели Ченьслера, как смогли истолковали — мол, на Русь попали вы, а не в Индию, да клич до Москвы кинули, за что от Государя им теперь милость большая будет.

— С целой страной помочь знакомство свести дорогого стоит, — покивал я.

Хрупнув медовым пряничком, Афанасий запил отваром и отдал глиняную чашку маленькому Гришке. Тому самому, которого однажды порекомендовал мне в помощники вместо себя Федька. Тринадцать лет ему, на самом деле не такой уж и маленький, на голову меня ниже всего, рожа уморительно-рыжая да лопоухая, а смышленый настолько, что даже уши драть ни разу не пришлось. Сам подошел и без обиняков, но с земным поклоном попросился на работу, когда по монастырю разнеслась весть о том, что я переезжаю. Отчего бы и не взять такого инициативного? Тож у Федьки в подчинении теперь, тот-то опытный работничек.

По проложенному рыжим пацаном пути тут же бросились другие — все трудники как один захотели переехать из монастыря в «дикое поле», а особенно тяжело было смотреть на три десятка монастырских деток, которые очень хотели «как Федька и Гришка». А куда мне их? Сам-то еще не переселяюсь даже, поле-то и впрямь дикое, необжитое. Хотя бы пару бараков нужно до зимы возвести успеть — тогда я еще не знал, насколько споро выстроят всю потребную для зимовки инфраструктуру пригнанная Данилой из Москвы строительная бригада. Поставив два жилых барака, три большие бани, склады да коровники и требующую внутренней отделки основу моей усадьбы, прожившая пару месяцев в палатках пара сотен человек уехала домой уже в начале декабря. Усадьбу доделывали мы уже силами будущих постоянных жителей поместья.

— Из бездельного — всё, — получив новую порцию напитка, подвел итог теме Афанасий. — А ежели о деле, то сговорился я с человечком при Дворе, чтобы шепнул мне как будет чего — сказывают, ежели король островной с Государем нашим сговорятся, будет на Москве подворье торговое английское. Нескоро то, но знать о том полезно.

— Полезно, — согласился я. — Когда начнется большая торговля, нужно подсуетиться.

Будет чего англичанам предложить к тому времени — сейчас годик Ченьслер до дома добираться будет, потом еще за годик случится обмен посольствами, а до нормального, стабильного и прогнозируемого товарооборота здесь лет пять, если не считать единичные торговые караваны почуявших наживу частных лиц.

— Подсуетимся, Гелий Далматович, — пообещал Афанасий и посмотрел в окошко.

Метель теряла свою силу — стихший ветер перестал разбрасывать пушистые хлопья снега, позволив посветлевшим тучам безобидно отдать земле последние запасы и вернув поместью возможность продолжить свою в высшей степени деятельную жизнь.

— Хорошо, что добро за ночь под крышу со стенами снести успели, — порадовался торгпред за прибывший с ним караван.

Бочки, ящики да мешки с припасами на полста живущих в поместье едоков. Сено, овес и прочее потребное для нашего немногочисленного скота — десяток коров и два десятка лошадок. Пятнадцать из них — транспорт моих дружинников. Сейчас достроим еще один большой хлев, и выпишем еще лошадей да прочего скота: сейчас он дешевле, чем в сельхозсезон, спрос-то в него сильно вырастает.

Привез Афанасий и цельную телегу великой ценности — радующие глаз и пальцы рулоны настоящего шелка притащили прямиком на мой этаж. Чудовищно, почти невыносимо дорого, но придется купить еще раза три по столько же. Окупится проект сторицей, поэтому пускай Данила открывает мошну пошире да не морщится.

— Хорошо у тебя здесь все-таки, — ощутив острый приступ уюта, он откинулся на стуле и потер живот. — В Москве домишко присмотрел себе, о двух этажах. Торг веду, печи добрые там выстрою, окна расширю… — мечтательно потянулся. — Ох и довольна хозяюшка моя будет, всем барыням на зависть!

Женат Афанасий, что неудивительно в его возрасте. Деток двое, мальчик шестилетний да дочка двухлетка. Был и еще один ребенок, средний, храни душу его Господь. В Москве детки, с женой Афанасия Марфой в доме на родовом дворе купеческого семейства живут. Человек двадцать пять их там, и Марфа регулярно пилит суженому мозги на тему переезда подальше от старших дам, которым молодую пошпынять в большую радость.

— Рад за тебя, Афанасий, — честно признался я. — Оставайся, чего тебе в людской избе ютиться? Опочивальня гостевая свободна.