Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

С чего начинается Родина?

С окошек горящих вдали

Со старого дедова кивера

Что где-то в шкафу мы нашли

А может она начинается

Со стука вагонных колес

И с клятвы, которые в юности

Ты ей в своем сердце принес[2]

Наверное, я бы еще попел, но император покинул наше общество — у него и другие дела имеются, а есть уже хочется, поэтому, все отправились к накрытым столам. Государь на прощание еще раз обнял деда, кивнул гостям, а со мной попрощался за руку, присовокупив, что очень рад был меня послушать и, как-нибудь позже, он хотел бы, чтобы я выступил перед императрицей и его детьми.

Ладно, что во время банкета никому не пришло в голову попросить Чернавского-младшего спеть — коллежский асессор, кавалер и внук генерала от инфантерии, все-таки не певец в ресторане и пьяных гостей развлекать не обязан. Я в такие тонкости не вдаюсь, по мне, иное опасно. Если сидишь за столом, а тебе приходится не только есть, но и пить — пусть по глоточку, а не целыми рюмками, имеется опасность провала. Накопится этих «глоточков» на полновесный стакан, долбанет по мозгам и выдашь что-нибудь такое-этакое. Нет, не шансон — я его не очень люблю, другое. Боюсь, что «Короля и Шута» здешняя публика не оценит.

Если бы не родственники, заполонившие дом старика, то мы, скорее всего, остались бы у него ночевать, а теперь все главные спальные места были заняты. Но я не люблю спать в чужой постели — вон, мне и в доме родителей до сих пор непривычно.

Ночью изрядно похолодало, и мне было жалко нашего кучера, лошадей, вынужденных ждать нас столько времени, а еще — нас самих. Ветер дует — не то с Невы, не то с Финского залива. И кажется — со всех сторон. Нет бы, Петру Великому столицу в Крым перенести. Подумаешь, он турецким в те времена был, имелся повод отбить.

Ладно — мы-то с отцом в мундирах, а сюртуки суконные, не успеем замерзнуть, а каково женщинам в легких платьях? Но оказывается, у маменьки этот вопрос продуман, потому что в карете оказались две теплые шали, в которые она укуталась сама, и укутала Аньку. Точнее — сначала Аньку, а уж потом себя.

Мы сидели так — на одной скамейке мы с маменькой, напротив — отец с Аней. Понятно, что разместились, согласно габаритам. Батюшка крупный, Анька мелкая.

— Отец доволен, — заметила маменька. — Не чаял он святого Владимира первой степени получить.

— Как думаешь — догадывается Николай Федорович, кому орденом обязан? — поинтересовался отец.

— А кому? — удивилась маменька.

— Внуку своему, — хмыкнул товарищ министра.

— А Ваня-то здесь при чем?

— А Ваня… — принялся объяснять отец, но притих.

— Так что Ваня? — в нетерпении переспросила маменька.

— Ш-ш-ш… — зашипел отец, пытаясь жестами показать супруге, чтобы не шумела. Сказал шепотом: — Потом, дома.

Чего это он? А, вот оно что. Самый младший член нашей семьи — барышня Анечка, заснула на плече у господина тайного советника. И поздно уже, да и в предыдущую ночь девчонка, скорее всего волновалась и не спала. В сущности, для Аньки сегодня тоже был важный день — почти как бал Наташи Ростовой. Столько важных персон, включая самого государя. Это она только показывала — мол, все нипочем, но, на самом-то деле перенервничала и отрубилась.

Отец сидел, хлопая глазами, а еще пытался придерживать девчонку рукой, чтобы на каком-нибудь ухабе (столица, блин!) голова барышни с его плеча не соскочила.

— Господи, как котенок, — умилилась маменька, глядя на Аню.

Мне бы следовало опять позавидовать — мол, барышней-то умиляются, а мной? Нет, не буду. Барышня и на самом деле, словно Кузька, когда тот был совсем маленьким — набегается, а потом «отключается» на том месте, где его застала усталость.

Мы доехали, карета остановилась, но Аня продолжала спать.

— Не будите ребенка, — грозным шепотом предупредил отец. — Сейчас мы ее сами перенесем.

Вот те на! Грозный товарищ министра внутренних дел, еще недавно считавший Аньку не более, чем кухаркой, теперь дрожит над ней, словно любящий папочка.

Я вышел первым, помог маменьке (ну кто придумал такие пышные шлейфы?), протянул руки:

— Давай уж…

— Не урони, — настрожил меня отец, подхватывая барышню под попку и спинку и, осторожно, передавая ее мне.

— Угу, — отозвался я, подхватывая будущую медичку.

Анька была не слишком тяжелой — пуда три, плюс-минус пару килограмм. Донесу.

Карета слегка содрогнулась — это товарищ министра сошел. Хорошо, что Аньку держу, а не батюшку!

— Давай мне, тебе-то, небось, тяжело, — предложил отец, пытаясь отобрать у меня барышню, но от его прикосновения Анька проснулась и принялась брыкаться.

— Нет-нет, Ваня, не сплю, сама дойду. Что мне потом Леночка скажет?

Барышня встала, но спросонок ее слегка «повело», и батюшка, не спрашивая разрешения, сам подхватил Аньку на руки и понес в дом, а уж на швейцара, промедлившего на полсекунды открыть дверь, зашипел так страшно, что бедолага теперь икать станет.

— Иван Александрович, гитарку-то не забудьте! Мне вот, велели вам передать.

Наш кучер, сойдя с облучка, протягивал мне гитару.

Точно, подарок деда я и забыл. Видимо, не слишком-то он и нужен. Я и в Череповце свою гитару держу у Десятовых, и здесь, уехал бы, и забыл. А все потому, что будет гитара на глазах — не удержусь, да как начну петь!

А тут к нам ломанулась и прочая челядь… Нет, прислуга, предлагавшая помочь донести барышню до ее спальни. Как же, доверит кому-то батюшка. Кажется, на руках у отца Анька снова заснула.

Поднимаясь на второй этаж, маменька хмыкнула:

— Жена полковника Изилантьева — он у батюшки моего когда-то в адъютантах ходил, спрашивает ехидненько — мол, чья это доченька? Говорю — дальняя родственница, из деревни, не верит. Посмотрела с сожалением — знаем мы, этих дальних, мужа надо было держать в строгости!

— А ты говори — мол, Ивана дочка, — посоветовал я. — Не доглядели за сыном, дочку привез незаконную. Куда же ее теперь? Мы с Леной ее удочерим.

— Мал ты еще барышень удочерять, — повернулся ко мне отец. — А вот нам, с Оленькой, в самый раз. Только…

Ну да, знаю, не получится удочерить.

При повороте барышня случайно махнула косой, едва не попав мне в глаз. Отмахиваясь, обратил внимание, что кончик косы скреплен… черно-красной лентой.

— Мамуль, а что это? — не удержался от вопроса.

Маменька сделала невинный вид, потом пояснила с улыбкой:

— Дедушке шейная лента к Владимиру теперь не нужна, а крест к новой ленте крепить — там шнурочек есть. Вот, я косу Анечки переплела…

Надеюсь, никто не заметил, что в косу барышни вплели орденскую ленту? И кто вплел⁈ Дочь, жена и мать «владимирских» кавалеров.

Впрочем, если кто и заметил, так не понял.

Анечку все-таки поставили на ноги, передали Людмиле — ее гувернантке. Нет, не гувернантка это, а горничная. Правда, горничные обычно ассоциируются с молодыми женщинами или девушками, а тут тетенька под сорок. И выглядела она не как прислуга, а как бонна. Я уже спрашивал у маменьки — почему бы в горничные для барышни не взять кого-нибудь помоложе, но она только улыбнулась и сообщили — мол, будущей медичке среди прислуги нужна не наперсница, а опытная женщина, которая и присмотрит, и совет даст. Не знаю, кто кого в конечном итоге переупрямит, посмотрим.

Завтрак был подан как обычно — в восемь утра. И пусть все зевали, клевали носом, но никто не проспал. Читал как-то наставления какого-то исторического деятеля, которые тот давал своему сыну — дескать, как поздно бы не лег, но вставать следует в одно и тоже время. Нам и наставления не нужны — и так знаем.

В нашей семье не придерживались старых дворянских традиций, когда завтракали два раза. Первый раз подавался лишь чай со сливками, кофе, да какие-нибудь калачи. А вот часа через два полагался второй завтрак, более плотный — супы, каши, жаркое-печеное.