Курсант. На Берлин 3 (СИ) - Барчук Павел

Зато фрау Марта выглядела на удивление бодро. Она непринужденно болтала о погоде, о своих планах на покупки, о меню для ужина. Однако её напряженный взгляд, немного выбивающийся из общего настроения немки, постоянно скользил в мою сторону, а пальцы теребили ремешок сумочки. У меня сложилось впечатление, что Марта вот-вот перестанет трындеть о хлопчатобумажных салфетках и перейдет совсем к другим разговорам, более важным. В общем-то, предчувствия меня не обманули.

— Алексей, твой отец был очень интересным человеком, — начала она, словно невзначай.

Хотя, переход был, прямо скажем, слишком резкий. Марта бросила эту фразу и замолчала, давая мне возможность высказаться. А я, как бы, об отце, то есть о Сергее Витцке, который чисто юридически мне вроде как прадед, особо рассказать ничего не могу. Все мои знания о том, каким он был, сводятся к воспоминаниям настоящего Алеши.

— Да, так и есть. Мой отец… Сергей был очень интересным человеком, — очень пространно согласился я.

И, кстати, уж в этом точно не соврал и не присочинил. Только «очень интересный» человек мог придумать историю с архивом. Не просто спрятать его, а сделать это так, что почти десять лет никто не может добраться до бумаг, при том что практически каждому известно, где конкретно они находятся. Каждому, кто заинтересован, имею в виду. То есть, документы, по сути, лежат под носом, а вот взять их — хренушки.

— Он очень гордился тобой, — продолжила фрау Марта, её голос стал тише. Немка явно старалась придать моменту некой драматичности, — И всегда переживал за вашу с матерью безопасность. А еще Сергей несомненно был человеком чести. Он умел держать слово, знал, как правильно оценить ситуацию…

Немка остановилась у витрины цветочного магазина, притворяясь, что любуется букетом ярко-красных роз. Я тоже остановился и тоже притворился. Но молча. Просто стоял и пялился на дурацкие цветы.

Вполне очевидно, меня сейчас пытаются обрабатывать. Мол, отец был молодец, знал, на чью сторону нужно встать. И ты, Алексей, должен быть молодцом.

Все понимаю, Марта в данный момент играет на моей молодости. Грузит в мысли сиротке нужную информацию. Но, честно говоря, немного даже обидно, что она действует так топорно. Думает, будто достаточно сказать несколько хвалебных фраз в адрес Сергея Витцке, и все, я поплыву. Единственное, что радует — судя по изменившейся теме разговора, мы, наконец, сейчас перейдем к делу. А это уже прогресс.

— Ты, наверное, мало помнишь о нем? О том времени, которое вы с семьей провели тут, в Берлине? — Спросила Марта таким голосом, будто наш разговор не несет никаких двойных смыслов.

Забавно… несколько дней немка вообще не затрагивала тему отца. Делала вид, будто ни при делах. А тут вдруг ее пробило. Интересно, что подтолкнуло? Марта явно хочет знать, что я знаю. Или, что важнее, что я не знаю.

Только собрался полюбопытствовать у фрау Книппер, с какой целью она вдруг заинтересовалась отцом, как произошло то, чего давненько не было. А если говорить более точно, так и вообще случалось лишь единожды. Около полугода назад, когда мы с Бернесом и Наденькой Бекетовой гуляли по Москве.

Вполне безобидный вопрос Марты словно открыл какой-то шлюз в моей памяти. Вернее, в памяти деда. Хотя, теперь у нас с ним все на двоих.

Улица вокруг меня начала расплываться. Звуки Берлина стихли, сменившись голосами из прошлого. Голова закружилась, я почувствовал резкую боль в висках. Это было не похоже на обычную потерю сознания или на внезапно приключившийся посреди белого дня сон. Это было как удар молнии, яркая, острая вспышка воспоминаний, которые хлынули в сознание.

Я не мог двинуться, словно внезапно парализовало все тело. Мир вокруг меня исказился, а затем полностью исчез.

Я оказался в уютной берлинской квартире, которую сразу узнал. Эта квартира выглядела воплощением немецкой добротности и уюта: высокие потолки с лепниной, широкие окна, завешанные плотными бархатными шторами, которые пропускали лишь золотистые полосы солнечного света. Мебель из темного дерева, тяжелые резные стулья, книжные шкафы, забитые томами в кожаных переплетах, и большой, мягкий диван, утопающий в подушках. Пахло старой бумагой, воском для полировки мебели и немного свежим кофе. Здесь мы жили с отцом и матерью, когда Сергей Витцке служил в Германии. Из гостиной доносились приглушенные голоса, прерываемые редким звоном посуды.

Дверь распахнулась, из комнаты вышел отец. Его взгляд был немного усталым, как, впрочем, и весь вид, словно он только что пахал целину. Следом за ним появились фрау Марта и её муж. Эта парочка наоборот выглядела взволнованными и серьезными, будто только что узнали нечто крайне важное.

— Все ли в порядке, Сергей? — Спросил Генрих Книппер, — Мы слышали, что обстановка в Советском Союзе накаляется. Новые указы… Могут начаться облавы на… некоторых людей.

— Все в порядке. Насколько это возможно, Генрих, — кивнул отец, его взгляд стал тяжелым и сосредоточенным. — Я сделал все, что мог. Теперь самое главное — это безопасность. Ваша и… — Он запнулся, бросив быстрый взгляд в мою сторону. Судя по всему, я, а точнее дед, в этот момент что-то собирал из конструктора на полу, увлеченный своим миром кубиков и шестеренок. — … и тех, кто мне дорог. Времена меняются, Генрих. К сожалению, не в лучшую сторону. Нужно быть готовым к худшему.

Отец подошел к небольшому столику, взял с него толстую книгу в кожаном переплете. Она выглядела как обычный том стихов или прозы, но я сразу почувствовал, здесь кроется что-то важное.

— Возьмите, Марта, — произнес отец, протягивая книгу немке. Его взгляд снова метнулся ко мне, задержавшись на секунду,. — Вам… на память.

— Сергей, вы уверены? Это… опасно, — спросила немка, осторожно принимая книгу из отцовских рук. Будто он ей не томик Гёте протягивает, а гремучую змею, только что выползшую из Ада. Кстати, да. Я успел прочесть золотое тиснение на обложке. Это действительно был Гёте. — Если что-то случится, вас могут обвинить в пособничестве… и даже предательстве, сами понимаете. Это не просто риск, это безумие.

— Именно поэтому я доверяю её вам, Марта. В качестве подтверждения серьезности своих намерений. Я служу Родине, ее интересы превыше всего остального. Внутри… вы найдете кое-что. Если когда-нибудь… если с нами, со мной и Мариной что-то случится… постарайтесь, пожалуйста, разыскать Алексея. Я понимаю, что прошу практически о невозможном в свете обстоятельств, но… В качестве гарантии, имейте в виду, остальная часть шифра будет у него. Не принимайте на свой счёт, я просто не верю никому, кроме самых близких. Страница тридцать семь, третья строка сверху. Каждое пятое слово. Помни. Мост. Переправа. Старые корни. Новый путь.

Отец произнес эти фразы, словно заклинание, в его глазах читалась невероятная усталость и какая-то отчаянная надежда. Фрау Марта крепко сжала книгу, её пальцы побелели от напряжения, словно она держала не томик Гёте, а последний кусочек надежды в этом сходящем с ума мире.

— Я поняла, Сергей, — ответила Марта, её голос еле заметно дрогнул, — Будьте осторожны. Обещайте, что мы еще встретимся. Что все это закончится, и мы снова сможем пить кофе на террасе. И…знайте, вы приняли верное решение. будьте осторожны.

— И вы тоже. Думаю за нашу договоренность вас тоже по головке не погладят.— Сказал отец, его голос был полон скрытой тоски, словно он уже знал, что этой встречи не будет.

Как только чета Книпперов удалилась, я снова посмотрел на Сергея. Он стоял посреди комнаты, глядя на закрытую дверь, словно прощаясь не только с ними, но и с чем-то гораздо большим. Его плечи опустились, я почувствовал горечь и безысходность. Он был как шахматист, который только что сделал свой последний, отчаянный ход, зная, что партия проиграна, но пытаясь хотя бы минимизировать ущерб.

— Алексей! Алексе! Господи, что с тобой?

Вспышка… Резкая боль…

— Алексей! Черт…да что ж это такое⁈

Я моргнул, пытаясь избавиться от мутной пелены, которая снова вдруг накрыла меня с головой, а в следующую секунду понял, что снова оказался на берлинской улице, рядом с фрау Мартой, которая без лишних церемоний весьма ощутимо шлепнула меня по лицу. Похоже, предыдущая боль — итог ее действий. Эта чудесная женщина не нашла ничего лучше, как лупить меня по физиономии, словно я — девица, которая потеряла сознание от вида мыши.