Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

– Пересаживайся и рассказывай, – велел я. – Без вариантов, Марина.

Она постояла секунду в нерешительности, потом медленно подошла к столу и села напротив. Ладони сложила на колени, спину выпрямила – сама как примерная ученица.

– Владимир Петрович… вы уверены, что вам это нужно? – прошептала она. – Это ведь мои семейные проблемы.

– Если бы не было нужно, я бы у тебя и не спрашивал, – ответил я. – Так что выкладывай как на духу.

Марина опустила взгляд, долго смотрела на столешницу, словно искала там правильные слова. Потом медленно подняла глаза на меня и начала говорить.

– Понимаете, Володя… – она впервые за сегодня назвала меня по имени, без формальности. – Мой брат… он в последнее время какой‑то чужой. Раньше он был совсем другим. Умный, спокойный, учился отлично, строил планы… – она замолчала, сглотнула, прежде чем продолжить. – А сейчас будто что‑то внутри него сломалось.

Я слушал, не перебивая. Марина говорила всё тише и тише.

Картина начала складываться сама собой. Чем больше Марина рассказывала, тем отчётливее я понимал, что её брат, похоже, вляпался в нехорошую историю. Очень нехорошую.

Далее девчонка рассказала про то, как брат стал дёрганым, как мог сутками лежать без дела, потом внезапно исчезнуть, а вернуться уставшим, вялым и с мутными глазами. Он перестал общаться с друзьями, бросил занятия, на всё махнул рукой.

Классическая картина, на самом‑то деле.

Я таких в девяностые насмотрелся – и наркоманов, и тех, кто по глупости решил «попробовать разок». Разок, а потом – навсегда. Поведение одно и то же: равнодушие к жизни, апатия, замкнутость, вспышки ярости ни с того ни с сего. Всё как по учебнику.

– И вот вчера… – Марина вздохнула, явно боясь даже вспоминать. – Я не отпускала его на улицу. Он хотел продать свои музыкальные колонки, которые мы с мамой подарили ему на день рождения. Я пыталась его остановить, сказала, что не дам. А он… – её голос дрогнул. – Он вырвался. Рванул так, что у меня на руке остались отпечатки его пальцев.

Девчонка провела рукой по запястью, касаясь синяка.

– Ваня это не со зла, – добавила она. – Просто…

Она замолчала, так и не договорив.

– Понятно, – заключил я.

В голове уже сложилась картина.

– Слушай, а откуда у него такая машина? Видел как‑то – приличный аппарат. Откуда деньги?

Марина пожала плечами.

– Он… играл.

– В карты, что ли? – уточнил я.

– Нет. В контрстрайк, – ответила она. – На компьютере. Участвовал в турнирах, побеждал. Ему даже платили. Иногда неплохо. На призовые и купил себе машину.

Я хмыкнул, не удержавшись. Ни фига себе… значит, теперь за то, что сидишь за компом, ещё и платят. Раньше бы кто сказал – не поверил бы. Мы‑то считали, что это всё пустая трата времени. А тут, гляди ты, целые автомобили покупают. Вот времена пошли… мечта идиота!

– Скажи, а раньше он тебя трогал?

Классуха покачала головой.

– Нет. Никогда. Это впервые. Но вчера он ещё разозлился из‑за того… – она замялась, запнулась.

– Говори.

– Он разозлился, когда узнал, что я… что я общаюсь с вами, Владимир Петрович.

Я молча кивнул. Всё стало ясно.

Братец у неё, похоже, вляпался по самую макушку. Деньги уходят неизвестно куда, срыв за срывом, а теперь – боязнь и агрессия из‑за того, что Ваня боится, что о его проблемах кто‑то узнает. И если он уже начал крутить сестре руки, то дальше будет только хуже. До полноценного рукоприкладства тут рукой подать.

Ну что ж, похоже, с этим братцем придётся знакомиться лично.

Я молчал пару секунд, переваривая услышанное. История получалась тяжёлая, вязкая и без видимого просвета.

– Так, – сказал я наконец. – А увольняешься ты зачем?

Марина тяжело вздохнула, будто именно этого вопроса боялась больше всего.

– Дело в том, – призналась она, – что мне нужно быть дома. Чтобы… чтобы мой брат не вынес из квартиры всё, что осталось. Мама у меня инвалид по зрению, и если я оставлю её одну с Ваней, она не сможет ничего сделать. Он может продать что угодно: телевизор, микроволновку, даже мамину старую швейную машинку.

Ясно… по‑человечески, в принципе, всё понятно. Но логика в этом решении хромала.

– Марин, ты ведь понимаешь, что если он захочет что‑то вынести, он и при тебе вынесет. Не спросит разрешения. И если попробуешь встать у него на пути, то может прилететь, – высказал я своё мнение.

– Я знаю, – растерянно ответила классуха. – Но я хотя бы попробую.

Смелость в ней, безусловно, была. Только вот от смелости до глупости – один шаг.

– Всё равно не понимаю, – сказал я после паузы. – Увольняться зачем? Ну возьми отпуск, отгулы, больничный, в конце концов. Можно же выкрутиться, не ломая себе жизнь.

Марина медленно покачала головой.

– Я думала об этом. Но он теперь дома почти постоянно. А если я уйду, он может натворить что‑то такое, что потом уже не исправить. И… я просто больше не могу работать. Не сплю ночами, в школе постоянно на нервах. Я себя не контролирую.

Я задумался. С одной стороны, помочь ей – значит влезть в чужую семью. С другой стороны, промолчать, зная, что там творится, – это не по мне.

– Когда я попросила директора дать мне отпуск, – продолжила Марина, – он отказал. Сказал, что сейчас «не время». Я тогда предложила, что пусть будет неоплачиваемый, просто пару недель, чтобы решить всё дома. Но он и на это не согласился.

– А причина отказа какая? – уточнил я.

– Леонид Яковлевич сказал, – Марина снова нервно затеребила край рукава, – что у нас на носу олимпиада. И что школа должна показать результат. А если у меня домашние проблемы, и они мешают работе, то лучше сразу написать заявление и уйти. Сказал, что он найдёт человека, который не будет мешать учебному процессу…

В каждом слове Марины чувствовалась обида.

Интересно выходило. Ещё недавно сам Лёня жаловался, что учителей не сыщешь днём с огнём, особенно тех, кто возьмётся за классное руководство.

А тут, пожалуйста – сам же выгоняет, причём такую, как Марина. Да ещё из 11‑го «Д» – класса, от которого большинство педагогов шарахается, как от чумы.

А тут Леня её в добрый путь провожает без лишних разговоров и попытки вникнуть. Даже не пытается помочь или хотя бы сделать вид, что разбирается в ситуации.

Странно. Совсем не похоже на Лёню.

Я крепко задумался. Сколько я его знаю – может, он и со своими заскоками, но явно не бездушный.

Не сходится. Абсолютно.

Даже если к Лёне завтра приведут новую учительницу, толку‑то? Пока она войдёт в курс дела, а дети привыкнут и появится хоть какое‑то доверие, то пройдёт месяц, а может и больше. А олимпиада, на которую директор делает ставку, уже «на носу».

Такие шаги, наоборот, отдаляют школу от любого результата.

Марина сидела, понурив голову, сжимая в руках чашку, из которой давно выдохся пар. Девчонку можно было понять. Она ведь не убегает, а просто защищает семью, как может. Но вот Лёню понять не могу. Не его это стиль.

Или кто‑то ему «помог» принять решение? Ну либо у него есть какой‑то скрытый мотив?

История, мягко говоря, странная.

– Так что вот такие дела, Владимир, – заключила Марина. – Я не знаю, что делать дальше. Другого варианта, кроме как уволиться и попытаться со всем этим разобраться, я просто не вижу. Я ведь не зря сначала не хотела ничего рассказывать. Всё это… слишком сложно. И вы, Владимир, ну… вы же вряд ли сможете мне помочь. Это ведь мои семейные дела.

Я смотрел на девчонку и понимал, что, по‑хорошему, если тебя не просят – не лезь. Каждый сам разбирается со своими бедами, и если начать играть в спасителя, то, как правило, сам потом тонешь вместе с тем, кого вытаскивал.

Но тут была одна деталь.

Эта история касалась не только Марины. Она била по школе, по тому самому «олимпиадному фронту», за который Лёня сейчас трясётся.

Хотя… если называть вещи своими именами, то и без всякой олимпиады я бы не остался в стороне.

Марина одна. Мать у неё инвалид, брат срывается, директор давит. Куда ей идти, кроме как в никуда?