Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

– Володька… прости, пожалуйста, дурака, – зашептал он, еле выдавливая из себя слова.

– Бог простит, – отрезал я холодно. – Начинай.

Руки у вахтёра затряслись сильнее.

На самом деле я вовсе не собирался заставлять этого старого урода пить самогон или вдыхать свою же дрянь. Смысл был не в этом. В подобных делах самое страшное – не сам процесс, а ожидание. То, что происходит у тебя в голове до того, как что‑то случается.

Вот и Миша проникся ожиданием моментально. Я видел, как у него на лбу выступил пот, как судорожно вздрагивали его пальцы. Он представил себе всё, что я мог бы сделать, и этих картин в его голове хватило с избытком.

По побледневшему лицу и тому, как он начал стекать под стол, я понял, что до него дошло. Вахтёр ясно представил себе свои ближайшие перспективы. И, судя по выражению его физиономии, они ему очень не понравились.

– Не буду, – застонал Миша. – Только не убивай меня прямо здесь, Вова, я всё скажу, честно…

– Ах, не будешь? – зашипел я. – Ты, сука, понимаешь вообще, что ты творишь? Ты детей травишь!

Я на мгновение сделал вид, что собираюсь воткнуть бутылку ему в пасть. Миша дёрнулся, отшатнулся и врезался затылком в стену. В глазах у него зажглась слепая мольба.

Я с грохотом поставил бутылку на стол. Миша, весь ссутулившись, тяжело дышал.

– Я сделаю всё, что ты скажешь. Я дурак был, понимаю…

Я не торопился отвечать. Дал ему секунд десять, чтобы вахтёр всё окончательно осознал. В таких случаях спешка – дурной советчик.

Человек либо опять начинает врать, либо ломается и отдаёт то, что нужно. Миша выбрал второе.

Я убавил звук музыки и ещё раз внимательно посмотрел на вахтёра.

– Короче, Миша, – наконец начал я, – вариант такой: ты сейчас всю свою контрабанду выбрасываешь.

– Ага… выброшу.

– Сейчас выбрасывай, – отрезал я. – Медлить не нужно.

Вахтёр тут же принялся выполнять. Нашёл какой‑то пакет и принялся туда складывать бутылки и «сосалки».

– Ты меня за идиота держишь? – я вскинул бровь.

– Ч‑что н‑не так⁈

– Упаковки вскрывай! Ломай, водяру выливай на хрен! – велел я.

Я прекрасно понимал, что если всё это добро не будет должным образом утилизировано, то Миша, как помойная крыса, притащит всё с мусорки обратно.

Вахтёр отрывисто кивнул и начал вскрывать упаковки: доставал пластиковые коробочки, тянул за резинку, срывал плёнку.

Я стоял вплотную, не позволяя ему думать о лазейках.

Когда дошло до самогона, он стал упираться. Я указал на раковину, и он, еле двигаясь, взял первую бутылку, снял пробку и начал выливать. Жидкость стекала шумной струёй в сток, разливая запах жжёного спирта по подсобке.

– Будет, блин, праздник для местных крыс, – усмехнулся я, глядя, как бутылки стремительно пустеют.

Прибыль вахтёра медленно уходила в канализацию.

Я наблюдал, не вмешиваясь. В этот момент важнее было, чтобы он делал всё сам. Когда последний бутыль стек, а поломанные «сосалки» были свалены в пакет, Миша сел на корточки и уставился в пол. О упущенной выгоде переживал, гад.

– А теперь, Миша, я тебе озвучу наказание, – продолжил я. – Слушай внимательно. Одна твоя «сосалка» стоит пятьсот рублей. Одна бутылка самогона – столько же. У тебя двадцать «сосалок» и двадцать бутылок, значит, у нас получается сорок штук. Не надо калькулятора: двадцать помножить на пятьсот – десять тысяч. Ещё двадцать на пятьсот – ещё десять. Итого двадцать тысяч рублей. Это та сумма, которую ты теперь должен.

Я видел, как в его глазах спутались числа, как он пытался прикинуть, откуда достать такую сумму. Он буркнул что‑то про пенсию, про пустую кассу, но я не давал ему возможности лепетать.

– Значит так: на эти деньги ты покупаешь жвачки, конфеты, печенье – всё, что можно раздать детям. Приноси сюда и раздавай в переменах лично, рядом со спортзалом, чтобы видел каждый класс.

Он захрипел, снова попытался возразить, что у него таких денег нет, но я перебил:

– А мне чхать. Мишаня, на товар же где‑то деньги нашёл – вот и здесь найдёшь, – отрезал я.

Миша замялся, но выдавил:

– Хорошо… я… я сделаю.

Вахтёр кривился, склонил голову, подбородок уткнулся в грудь. Видно было, что проглотил обиду вместе со страхом.

– Всё сделаю, Володя, обязательно, – повторил он тихо, не поднимая глаз.

Я упер руки в боки.

– А ещё я тебя сразу в курс ставлю. Если я ещё хоть раз замечу что‑то подобное, то не обижайся. Тогда конфетками и жвачками ты уже не отделаешься. Будешь должен. И сильно должен. Понял?

– Хорошо, Володя, понял…

– Вот и молодец, – кивнул я. – Договорились.

Перед тем как уходить, я окинул подсобку взглядом. Порядок я вроде навёл, но глаз зацепился за одну полку. Там стояли духи – простая коробочка, розовая, но с намёком на дорогой аромат.

– Слышь, Миша, – сказал я, – это ты вот эти духи хотел продать нашей Марине?

Вахтёр моргнул, потом виновато кивнул:

– Да… эти. Только она вчера не пришла, у неё денег нет пока.

Я подошёл, взял коробку, снял крышку, понюхал. Запах оказался действительно приятным – лёгкий, сладковатый, с ноткой чего‑то тёплого. Даже неожиданно для такого подпольного магазина.

Я хмыкнул, положил духи в карман и подмигнул Мише.

– Запиши на себя, Миш. Это будет моя моральная компенсация от тебя за причинённый вред.

Вахтёр даже не возразил. Понял всё окончательно.

Я взял большой мешок, в котором болтались вскрытые «сосалки» и пустые бутылки. И, не прощаясь, вышел из подсобки. Пошёл во двор. Вахтёр всё ещё сидел на стуле, согнувшись в три погибели, лицо покраснело, дыхание было частым. Хотелось думать, что он всё понял.

Я вышел к мусорным бакам и швырнул мешок. Послышался звон битого стекла. Несколько бутылок прорвали пакет, блеснули осколками и замерли в лужице остатков мутноватой жидкости.

– Вот и место этому дерьму, – пробормотал я.

Я отряхнул руки и уже собрался возвращаться в школу. В спортзале меня уже ждал класс. Но сделать и пары шагов не успел – из‑за калитки во двор вошла Марина, классная руководительница 11 «Д». Вчера её не было на проверке от бизнесмена, и вот девчонка явилась – не запылилась.

Шла она медленно, будто каждое движение давалось с усилием. Плечи опущены, взгляд потухший, она выглядела так, будто что‑то гложет классуху изнутри.

На ней было пальто, застёгнутое небрежно, шарф сдвинулся в сторону, волосы, обычно собранные в идеальный пучок, были распущены.

Заболела?

Погода стояла мерзкая: ветер был резкий, небо серое, и если прозябнуть, то легко можно простудиться. Но было в её лице нечто большее, чем усталость от температуры.

Я заметил, что она будто делает вид, что не видит меня вовсе. Глаза опущены, шаг чуть ускорен, будто спешит в здание, где можно укрыться за школьными стенами от любого разговора. Ну да, понятно – не хочет встречи.

Я ускорил шаг. Марина уже потянула за ручку двери, когда я положил ладонь на дверное полотно и мягко, но уверенно остановил движение.

– Марина, привет, – я улыбнулся.

Классуха вздрогнула и резко обернулась.

– Владимир Петрович… здравствуйте… Дайте, пожалуйста, пройти, – шепнула она, делая попытку открыть дверь. – Мне некогда, правда, я спешу.

Я внимательно посмотрел на неё. Поведение было слишком нервное, чтобы объяснить всё усталостью или плохим самочувствием.

– Что‑то случилось? – спросил я, не убирая руки с двери.

– Владимир Петрович, ничего не случилось. Дайте пройти, пожалуйста, – повторила Марина, делая очередную попытку потянуть за ручку.

– Нет, дорогая, пока ты не скажешь, что произошло, внутрь я тебя не пущу.

Я заметил, что в её глазах вспыхнуло раздражение. Неожиданно немного, что после такого хорошего вечера, который мы провели вместе, у девчонки такая реакция. Ну тем интереснее узнать, что же произошло…

– Вы издеваетесь? – Марина почти вскрикнула.

– Можешь расценивать как угодно, – ответил я. – Хоть как издевательство, хоть как проявление педагогического интереса. Но пока ты не скажешь, что происходит, дверь останется закрытой.