Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Миша полез под стол искать баночку. Я же обернулся к двери и плавным движением потянул её на себя.

Дядя Миша наконец‑то нашёл нужную банку с мазью, вытащил её и, развернувшись, поставил на стол передо мной.

– А вот и твоя мазь, Володя! Хорошо, что решился её купить…

Он не успел договорить – заметил, что я закрыл дверь. Металлический щелчок прозвучал в маленьком помещении глухо, будто отсёк всё, что снаружи.

– Володя… а что ты делаешь? – голос его дрогнул.

– Зачем ты дверь запер?

Я медленно повернулся к нему, стряхивая пыль с ладоней и широко улыбаясь.

Глава 13

– Да вот, дядя Миша, – начал я почти дружелюбно. – Хочу побазарить с тобой. С глазу на глаз. Без свидетелей.

Вахтёр сглотнул, губы нервно дёрнулись. Чуйка у старого пройдохи, надо признать, работала безотказно. Он понял моментально, что разговор обещает быть не тем, к какому он привык.

– Володь, – зашептал он, пятясь, – я… если что, про увеличение цены пошутил… правда… шутка это…

– Верю, – я коротко пожал плечами. – Только вот смеяться тебе, дядя Миша, сегодня не придётся. А я вообще вижу, что ты шутник, Миш.

Я сделал шаг вперёд, отрезая ему свободное пространство.

– Только чувство юмора у тебя, братец, своеобразное, – продолжил я. – Не всем оно нравится.

Я подошёл к столу, положил ладонь ему на плечо и мягко, но с нажимом усадил вахтёра на стул. Дядя Миша затрясся, как осиновый лист, глаза забегали. Он явно понял, что разговор идёт не про цену на мазь.

– Володь… что случилось‑то? – проблеял он, как школьник на экзамене.

Я наклонился вперёд, упёрся ладонями в столешницу и посмотрел в его мутные, вороватые глаза, полные мелкой лжи и дешёвой хитрости.

– Слышь, падла, – процедил я сквозь зубы. – Ты что, малолеткам парашу толкаешь? Попутал, да?

Миша дёрнулся, растерянно моргнул, потом забормотал:

– Володя, ты… о чём говоришь? Я тебя не понимаю…

Пошёл в отказ, потрох сучий, как и ожидалось. Типичная реакция для таких – пока не ткнёшь носом, будут делать вид, что ни при чём.

– Не понимаешь? Ну давай, я тебе напомню.

Я сунул руку в карман, достал ту самую «сосалку».

– Узнаёшь, Миш? – спросил я тихо, но в голосе звенел металл. – Или память уже отшибло?

Я бросил «сосалку» на стол перед ним. Она ударилась о край, перекатилась и замерла посреди стола, блестя под тусклым светом лампы. Миша проследил за ней взглядом, потом шумно втянул воздух. По его лицу пробежала тень…

– Ты чё, сука, детям толкаешь? – проскрежетал я.

– Это не я, – затрясся он. – Неправда! На меня наговаривают! Я такие гадости детям не продаю, Володя, клянусь!

Слова сыпались, как горох, но в них чувствовался только страх и привычка оправдываться. Он даже креститься начал.

– То есть, – протянул я, – косяк за собой ты, значит, признавать не хочешь?

– Володя, да какой же косяк⁈ – взвыл Миша. – Ты меня за кого держишь? Я школьников как своих детей люблю! Уважаю, берегу! Мне и в голову бы такое не пришло!

– Любишь, значит, – сказал я тихо. – Только, Миш, любовь твоя… с привкусом отравы.

Вахтёр чуть подался вперёд, будто хотел показать, что обиделся. М‑да… жалкое зрелище.

Так, ну что сказать… Я, в общем‑то, и не рассчитывал, что наш разговор с дядей Мишей пойдёт конструктивно. Поэтому заранее готовил, как говорится, негативный сценарий.

Я вздохнул, скользнул взглядом по полкам. Опыт подсказывал, что если человек занимается мутными делами, он никогда не держит товар на виду.

Миша, конечно, мужик «мудрый», из тех, кто десять раз всё перестрахует. Вот и озаботился, чтобы следов не оставалось. Только вот беда в том, что Миша учился там, где мы преподавали.

Я подошёл к одной из полок. Вроде бы всё безобидно – какие‑то тряпки, губки для мытья, пачка старых журналов. Но взгляд зацепился за мелочь. Древесина чуть отличалась по цвету, а стык шёл не так ровно, как должен.

Я поддел пальцем край и почувствовал щель. Едва потянул – и верхняя часть полки легко приоткрылась. Внутри оказался тайник – аккуратное двойное дно, мастерски подогнанное.

Под крышкой лежал целый «склад». Ровными рядами – десятки пластиковых коробочек, аккуратных, блестящих. Таких же, как та, что я бросил ему на стол.

Я поднял крышку повыше, чтобы свет упал на находку, и обернулся к Мишe.

– Ну что, дядя Миша, а ты говорил, что не продаёшь.

Миша, по‑прежнему трясясь, замотал головой – отчаянно, как пойманная в силки крыса.

– Володя, это не моё! – выпалил он. – Подкинули! Точно подкинули, суки хотят меня подставить! Узнаю кто – убью на хрен…

Вахтёр тараторил всё быстрее, запинаясь, размахивал руками, будто надеялся, что отмахнётся от правды. Но я уже не слушал. Таких, как он, я видел десятками. И если Миша думал, что сможет уйти в отказ… что ж, всегда можно открыть ему глаза.

Я молча вздохнул, окинул взглядом полку и достал оттуда бутылку самогона. Стекло холодное, мутное, запах пробивался сквозь крышку – крепкий, ядрёный. Ух, блин, жетская штука.

Я поставил бутылку на стол перед ним. Миша уставился на неё, как на гранату без чеки. В глазах застыл неподдельный ужас.

– Володя… – прошептал он, глотая воздух, – ты что собрался делать?

Я не ответил. Просто кивнул на бутылку.

– Открывай, – жёстко сказал я.

Вахтёр замер. Я в это время открыл «сосалку», сняв с неё резиновую заглушку. На мгновение пахнуло химией, чем‑то сладковатым, приторным, будто жжёным сиропом.

– Вот ведь парадокс, – прокомментировал я. – Людей травят, детей калечат, а о гигиене заботятся. С заглушкой, видишь ли. Чтоб не протекло.

Миша дрожащей рукой потянулся к бутылке, завозился с крышкой. От меня не ушло, что в какой‑то момент взгляд вахтёра метнулся к двери.

И тут он рванул.

Попытался вскочить, опрокинул стул и метнулся в сторону выхода. Видимо, надеялся проскочить мимо меня и выбежать наружу.

Зря.

Вроде мужик не глупый, а повёл себя как полный дурак.

Я встретил его движением на автомате – локтем с разворота, чётко под дых. Воздух из лёгких вахтёра вышел со свистом, он осел обратно на стул.

– Миша, если ты ещё не понял, я тебе объясню. Либо ты сам откроешь бутылку, либо это сделаю я, – объяснил я. – Разница для тебя будет большая.

– П‑понял, – прошептал вахтёр.

Дрожa всем телом, он всё же дотянулся до крышки и выкрутил её до конца. Резкий запах самогона ударил в нос. В тот же миг он собрался с духом и, видимо решив, что хуже уже не будет, попытался заорать:

– Помоги…

Я с невозмутимым видом вздохнул.

– Эх, непонятливый ты, дядя Миша. Я, признаться, был о тебе лучшего мнения.

Второй удар был точным. Коротко, снова под дых. Вахтёр согнулся, хрипнул, замолк, сползая по стулу. Что ж… раз он такой голосистый… Я достал мобильник, открыл плейлист и включил Наговицына – «Дори, Дори». Тихо заиграла знакомая мелодия.

– Эх… талантливый был мужик, – сказал я негромко, глядя на бутылку. – Жалко, что его рассвет начался в девяностых и там же закончился.

Я сделал паузу, потом добавил уже холодно:

– А ещё жаль, что ты, дядя Миша, не остался в тех же девяностых. Там бы тебе и место было.

Я прибавил громкость Наговицыну и нацепил на лицо улыбку, какую обычно надевают телезвёзды – доброжелательную, но пустую. Музыка глушила звуки в подсобке: скрип стула, прерывистое дыхание Миши.

Я поставил «сосалку» у его левой руки, бутылку самогона – у правой. Прочитал надпись на этой пластиковой коробочке: «10 000 затяжек». Нехило так: если в одной сигарете двадцать затяжек, то по грубым прикидкам это где‑то пятьсот сигарет. Пятьсот.

Я хорошо помнил, как в девяностые «отучали» от вредных привычек. Просто и понятно – заставляли «выкурить всю пачку», конечно, за раз. Чтобы всё желание к курению отпало вместе с горечью в лёгких.

Сейчас же здесь не пачка, а целый табачный склад… Судя по тому, как вытянулось лицо Миши, он всё понял без слов.