Гарри Поттер и На самом деле - Михаил Владимирович Уткин

Если вечером потребить эти магические искры, то заснуть будет невозможно. Грудь начнëт распирать от желания что-то сделать, бежать, прыгать, метаться. Начнутся скачки эмоций, и это ещё бы ладно… Память подбросила летающие ботинки, липнущие к голове штаны, что пытаются завязаться на шее, прыгающие журналы…

— Понял, понял, парень. Но ты тоже пойми, с магией надо учиться ладить. А то прорывами в самый неподходящий момент можно чёрте что учинить.

Так, что там у Роулинг было? Отрастали волосы, остриженные вечером? Не было такого? Телепортировался на крышу от компании «загонщиков во главе с Дадли?» Эм-м… Нет? Вообще недоумение — «что за загонщики?»

Так-так, какой-то специальной травли Поттера в этой реальности, похоже, вообще нет. Да, толстый кузен иногда распускал руки. Дадли покупали всякие красивые вещи, дарили подарки, а главное — с ним ласково говорили, тогда как на Гарри только покрикивали. Прямо-таки пестуя в маленьком зеленоглазом мальчишке чувство зависти и негодования. Особенно неприятное, потому что он всё-таки считал Дурслей «своей семьёй». В школе… Обособлен, одиночка, всегда читающий на переменах в углу какой-нибудь журнал, а то и вовсе прячущийся в библиотеке. От шумных игр сторонится. Да его вообще практически не замечают, что его вполне устраивает. Голос тихий, сам спокойный, эмоций минимум… Что эмоции нельзя проявлять, он сам знает.

Когда в груди вот такое стеснение появляется, как сегодня «на несправедливость» — может что угодно произойти. Полыхнуть занавеска, лопнуть крышка стола, разбиться окно…

Ага, вот почему Петунья всегда полотенце с собой носит. Разряжает болью магию или как-то отключает её взрыв, что ли. Определённо, с тёткой надо потолковать… И что это у нас там ещё в памяти такое стыдливо-задумчивое? О… О!

А раскочегарившаяся память подкинула, что он вообще-то впервые комара с искрой заметил на тётке. Даже не помнит, сколько было лет. И первого съел как-то случайно, узнав, что такое вообще вкус еды во рту. После чего, собственно, и начались «фокусы», на которые тëтка всегда нервно кричала и возмущалась. А ещё Гарри терпеть не мог оконные стёкла, которые в доме запирались на ключ. Он любил движение свежего воздуха, даже если холодный. И разбивал их просто желанием подышать, из-за чего попадал на скандалы и наказания. Поэтому, собственно, после нескольких случаев, когда тётка, видимо, поняла, что разбивает магией, а не просто так, его под лестницу и переселили.

— Да, проблемный племянник у Дурслей был, вот реально, — пробормотал я.

Паук, значит, сначала маленький был и обычный, потом рос и навыки приобретал. А для мальчишки это само собой разумелось. И к тётке ночью прокрадывался, подманивал звоном паутины комаров, потихоньку накручивал одеяло на дядьку, чтоб его не кусали, поскольку искры в таких комарах не появлялось. Ну а с тётки, значит, одеяло стаскивал, подставляя насекомым под покусание её руку, а чаще — длинную белую ногу…

Вот так однажды его тётка и поймала, проснувшись не вовремя. Бр-р. Визга было!.. Я сам как представил его поблескивающие в темноте очочки и предвкушающе высунутый язык, так вздрогнул.

— Удивительно, что не пришибла. Святая женщина, на самом деле. Но да, «ненормальным» с тех пор, вроде, стала называть. И дверь в спальню с тех пор всегда запирала.

Конечно, пацан на все вопли лишь испуганно отмалчивался, не понимая причин нервозности. Лишь давило смутное ощущение, что он сам плохой и сделал что-то очень-очень плохое. Что там Петунья примерно себе надумала, представить не сложно.

Ну а рассадник комаров под полом он уже гораздо позже сотворил, вычитав в библиотеке об их жизненном цикле. Так-то они в Литтл-Уингинге были редкостью, но он их поголовье повысил.

— Украл, значит, черпак мотыля в магазине рыболовецком, вычитав, что это личинки комаров.

Какие трудности, ёма… Ладно, потом что-нибудь придумаю получше, а пока, пожалуй, не мудрствовать, а сходить набрать пару черпаков воды да плеснуть под половицы. Там хоть, похоже, и бетонная основа, испарение всё же идёт.

За полночь уже. Но в очках, удивительно легко и невесомо примостившихся на переносице, дома лишь серая полутьма, в которой прекрасно различаются предметы. Так что один ковш я наполнил в ванной (пуская струю по стеночке и малым напором, чтоб не слышно) и отнёс без приключений. А вот пока нёс второй, услышал осторожные шаги — прижался к стене и слился с тенью. В свет фонаря, светящего в окно с улицы, шагнула Петунья. Штаны, синяя кофта, на шее шаль. Миг — и входная дверь скрипнула, выпуская тётку наружу. А я метнулся под лестницу, выплеснул черпак, закрыл половицу. На миг прижался ухом к нужной трубе, тут же узнав храп Вернона. После чего на цыпочках шмыгнул следом за тёткой. Но… На ярко освещённой фонарями Тисовой никого не было. А ведь и полминуты не прошло.

— Опа… Трансгрессировала? Ну, не под землю же провалилась? Хотя есть мантии-невидимки, чары опять же дезиллюминационные, — я, прищурившись, вновь всмотрелся в улицу, пытаясь обнаружить прозрачную «хищницу», но даже в своих суперочках ничего не заметил.

Где-то на соседней улице завелась машина, нарушив тарахтением тишину и стрекот кузнечиков. Звук двигателя лениво облаял какой-то пёс, а на дереве у дома недовольно завозились, спросонья перекаркиваясь, потревоженные вороны.

Слышимость в ночном городке прекрасная, впрочем, может, дело в хорошем слухе этого тела. Я чётко разделял и определял направления и даже расстояния. О, опять начал принюхиваться, как было уже на кухне. Но тут же пришло понимание, что бесполезно. От тётки пахнет только едой, да и то, только когда она готовит. В другое время совершенно никак. Тогда как, скажем, тех же Дадли и Вернона запахов Гарри навскидку сразу вспомнил по восемь-десять.

— Любопытно, Гарри. Так выходит, Петунья никогда не пользуется теми красивыми шампунями в ванной? И духов у неё никаких нет? И косметики, видимо, тоже? Странно, не находишь? И ведь ты же всегда это знал, правда, знал носом, мозгами почему-то не понимал.

Внутри качнулось смущение, на что я махнул рукой:

— Впрочем, ребёнок, всё нормально. Разберёмся, что тут на самом деле. Мне даже уже любопытно самому стало.

Я вытянулся на матрасе, прислушиваясь к болезненным ощущениям в мышцах. Очки я оставил на полке, потому окутывала полная темнота. В трубах побулькивала вода, видимо, остывающие потоки гоняли попавшие в систему пузырьки воздуха. Пахло старыми газетами, пылью и слегка сыростью. Запах не нравился, но был привычным и домашним, потому успокаивал. Немного выделялся запах свежей ступеньки, пропитанной антисептиком, но он-то как раз вполне устраивал.

Мысли текли плавно: с прикидки, не могла ли Петунья запрыгнуть на крышу, провалиться в