Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Так, в конце все уходят в волшебную страну. Это не намек на свершившуюся революцию? Новый мир? Опять-таки — нападки на частную собственность.

— А собственность-то при чем?

— Ну папа Карло забрал все игрушки, а ведь они собственность Карабаса-Барабаса. Еще… — Лейкин снова зашелестел страницами. — Вот, еще такая странность. Вы пишете, что «Папа Карло оттолкнул Карабаса-Барабаса, ударил дубинкой Дуремара и дал пинка лисе Алисе». А почему вы не стали наказывать кота? Базилио — мерзкая личность.

— Котиков обижать нельзя, — веско сказал я. Вздохнув, спросил: — Николай Александрович, уверен, что вы, как опытный издатель, знаете, как обойти все подводные камни. Итак…?

— Обойти просто. Надо, чтобы в конце сказки все игрушки признали Буратино своим царем. Вот и все. В этом случае у цензуры снимаются все вопросы.

— Так и пусть признают, — согласился я. — Пусть в конце сказки куклы кричат: «Буратино на царство!» Или на княжество.

— Замечательно! — просиял Лейкин. — Если вы не станете возражать, я дам именно такую концовку. Пожалуй, князь Буратино звучит интереснее. Буратино — имя ведь не склоняется? Если Буратину — то не звучит.

— Господин Лейкин, — спросила Анька, но сбилась, голос сошел на писк. Прокашлявшись, барышня спросила: — А ваши изменения повлияют на оплату — на гонорар авторов?

Издатель с уважением посмотрел на девчонку и помотал головой:

— Нет-нет. Все строчки на месте, мы внесем лишь малюсенькие изменения.

— Тогда, как говорит Иван Александрович — ноу проблем!

Анька, когда я такое говорил? А если и говорил, не стоит повторять.

— Николай Александрович, это все? Или нет? — спросил я. Мне уже было жарко в шинели.

— Еще не все, — хмыкнул Лейкин. Отложив сторону одну папку, полез за другой. — Вот здесь ваше «Обыкновенное чудо». Опять скажу — отлично! Почти гениально! Я давал цензору вашу рукопись и попросил дать предварительную оценку. Он говорит, что нужно убрать некоторые намеки.

— Например? — спросил я, хотя уже предполагал, что может не понравится. И не ошибся.

— Ну, скажем — необходимо убрать фразу, которую говорит король — мол, мне попала шлея под мантию. Это может дать читателю намек на некоторые действия императора. Скажем, на упрямство…

— Шлея под мантию — звучит интереснее. Но, если желаете — убирайте. А чем вы замените?

— Да хотя бы — у меня плохое настроение. Еще нужно убрать про предков короля — ну, одного задушили, второго отравили, третьего в глаз чем-то острым ткнули. Это же намек на прадеда нашего государя, и на прочих императоров.

— Убирайте, — махнул я рукой.

Лейкин был на седьмом небе от счастья.

— Господин Чернавский, как же с вами приятно иметь дело! — заявил он. — Если бы все авторы были настолько покладистыми — редакторы бы горя не знали.

Вот-вот… Как раз в том и дело, что я не настоящий автор. Как говорят — не свое, так и не жалко.

.

[1] Действительный тайный советник и выдающийся ученый Петр Петрович Семенов получил приставку Тян-Шанский в 1906 году за заслуги в открытии и исследовании горной страны Тянь-Шань.

Глава шестая

Синие гусары под снегом лежат!

Матушка велела «выгулять» свой костюм, а заодно и пальто со шляпой. Дескать — новая «тройка» должна «обноситься», чтобы мне не чувствовать себя скованным. А нам послезавтра выезжать, билеты куплены. Осталось только вещи собрать. Вещи, как мне кажется, маменька уже с неделю собирает. То ли дело я. И вещей-то всего ничего. Два мундира (один в чемодане, второй на себя), шинель да пальто. А еще фуражка и котелок (не тот, в котором кашу варят, а головной убор). Нижнее белье, рубашки, воротнички, галстуки… А еще кое-какие книги, конспекты.

Что, уже в чемодан еле-еле вмещается? Чего-то много набирается. Откуда столько барахла взялось?

Но прогуляться я всегда рад. Одичал тут, с учебниками. Но одному идти скучно. Маменька занята… Спустился вниз, постучал в комнату для гостей, где обитает моя кухарка.

Нюшка, как всегда, при деле. Читает какую-то книгу. Что, интересно? Но лень выяснять.

— Анна Игнатьевна, гулять пойдете?

— Гулять? Пешком или на извозчике?

— Анна, бога побойся, — возмутился я. — Ты с барыней и так неделю катаешься. Скоро забудешь как ножками по земле ходить. Или того хуже — обрастешь шерстью, заберешься на дерево и станешь ленивцем.

Про ленивца как-то рассказывал — мол, в теплых краях обитает такой зверь. Мохнатый, но очень добрый и ленивый. Висит на ветке головой вниз, спит целыми днями, иногда ест.

— Иван Александрович, а мне Ольга Николаевна башмачки новые купила, лакированные, — заныла девчонка. — Куда я в них выйду? Подошвы собью, лак потрескается. Я их в Москву хотела обуть, потом до Череповца поберечь, чтобы по Воскресенскому проспекту пройтись.

— Ага, всем там покажешь, что ты — первая девка на деревне, — хмыкнул я. — И по Бороку пройдешь, все соседи от зависти сдохнут. А заодно и козы.

— Не, в Борок в таких башмаках ходить нельзя, грязно там. Вступлю в коровью говно или в дерьмо собачье.

Блин, какая у меня практичная крестьянка.

— Анна Игнатьевна, что у вас за выражения такие? Сколько можно говорить, что не в говно, а в коровью лепешку? Дерьмо собачье, еще сойдет в разговоре, но лучше говори — в собачью какашку.

— Да какая разница, куда вступлю, если башмачки попорчу?

— Обуйся в те башмачки, которые тебе Елена Георгиевна подарила, — предложил я.

— А те башмачки старые. А в старых башмачках рядом с вами идти неловко — вон, какой вы весь новенький и нарядный.

— А ты пальтишко новенькое накинь, — посоветовал я. — На обувь твою никто не станет смотреть. Тем более, что у меня сапоги тоже не новые. Главное, чтобы чистыми были. Впрочем, не желаешь компанию составить, неволить не стану. А что потом брату Петьке скажешь? В столице побывала, а кроме лавок да магазинов ничего не видела. О чем в деревне хвастаться станешь? Ладно, сиди, обрастай шерстью.

Я сделал вид, что собираюсь уйти один. Разумеется, Анна Игнатьевна через две минуты уже шла рядом — одетая и обутая для выхода.

Что-то пробурчала под нос — мол, манипулируют ею. Откуда она слово-то такое услышала?

— И куда пойдем? — поинтересовалась девчонка.

— Сначала на Литейный, потом пройдемся по Невскому, выйдем к Неве и постоим немножко у Медного всадника.

— Так я Всадника видела, мы с Ольгой Николаевной мимо проезжали. А вы, небось, тут сто раз гуляли.

— Видеть со стороны и постоять рядом — две большие разницы. Может, я и гулял сто раз, но можно и в сто первый. Так что — шевели копытцами.

— Иван Александрович, вы бы определились, чем мне шевелить, — хихикнула Нюшка. — В прошлый раз говорили — лапами, теперь — копытами.

— Главное, чтобы не хвостом. Вот, как утонешь и сделаешься русалкой — вырастет у тебя хвост.

— О, новая сказка? — загорелась Нюшка. — Может, ну его, эту гулянку, лучше пойдем писать?

— Анна Игнатьевна, барыня приказала костюм и пальто выгуливать, — строго сказал я. — А сказку я еще не придумал. Придумаю — сразу скажу. Будешь себя хорошо вести — пирожное куплю.

От пирожного Анька никогда не отказывается. Ну, хоть какая-то человеческая слабость у барышни.

Отчего-то Литейный проспект сразу же ассоциируется у меня со строчками Николая Асеева.

Белыми копытами

лед колотя,

тени по Литейному

дальше летят.

— Я тебе отвечу,

друг дорогой,

Гибель не страшная

в петле тугой!

Позорней и гибельней

в рабстве таком

голову выбелив,

стать стариком.

Пора нам состукнуть

клинок о клинок:

в свободу — сердце

мое влюблено.

Аньке, разумеется, я прочел все стихотворение.

Что ж это, что ж это, что ж это за песнь?

Голову на руки белые свесь.

Тихие гитары, стыньте, дрожа: