Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

И даже вывеска есть. "Редакція журнала «Осколки». Хм… А это журнал, а не газета? А я-то и позабыл. А то и вовсе не знал. Точно, это еженедельный журнал.

— Анна, держись скромно, но твердо, — сказал я Нюшке. — Не забывай, что ты, в первую очередь, мой литературный агент. Значит, какая твоя задача?

— Не допустить, чтобы автор потерпел финансовый ущерб!

— Умничка! — похвалил я девчонку.

На входе в редакцию нас встречал неизменный для питерских домов швейцар.

— Скажите, любезный, а господин Лейкин на месте? — поинтересовался я у швейцара.

Швейцар с некоторым недоумением посмотрел на мою форменную шинель, фуражку с гербом юстиции, потом перевел взгляд на Аньку. Не знаю, какие мысли его одолели, но он сразу же ответил:

— Так точно, ваше благородие, на месте.

— И где его искать? — спросил я, вытягивая из кармана двугривенный. Уловив взглядом недовольные мину Нюшки, сунул монетку в ладонь служителя.

— Вы, ваше благородие, на второй этаж пройдите, там справа. Пройдете сквозь комнаты, а кабинет Николая Александровича сразу за ними и будет.

Редакция журнала занимала четыре проходных комнаты, в которых сидели люди, Кто-то писал, а кто-то пил не то кофий, не то чай. А уж накурено-то было!

Перед входом в кабинет имелось нечто вроде «предбанника», потому что назвать это приемной, значило бы погрешить против истины. Полный бардак, иначе именуемый-ка творческий беспорядок. Зато там был шкаф, где на полках громоздились подшивки газет и журналов и стол, заваленный бумагами, а еще лохматый молодой человек.

Увидев меня, молодой человек строго сказал:

— Ну, наконец-то!

— А что такое? — удивился я.

— Вы должны были явиться третьего дня, а пришли только сейчас.

— С чего бы это я должен явиться к вам третьего дня? — хмыкнул я. — И еще — что это у вас за выражение такое — должен? Я лишь сегодня получил письмо от господина Лейкина.

Понятное дело, что здесь какое-то недоразумение, но очень не люблю, если на меня наезжают ни с того, ни с сего.

— Простите, а разве вы не судебный пристав? — сменил тон молодой человек. Секретарь или кто он здесь?

Упоминание пристава мне не понравилось. Это куда же я отправил рукопись?

— А пристав должен вывезти мебель? Или только ее описать? — поинтересовался я. Если так, то нужно искать другое издательство.

— Аванс не вернем, — тут же заявила Анька. Не то мне, не то секретарю.

— Какой аванс? — захлопал глазами секретарь. — И при чем тут мебель?

— Ладно, давайте-ка еще раз, — предложил я. — Я хотел вам представиться, а вы мне говорите про судебного пристава. Так вот — я автор, фамилия моя Чернавский. Собираюсь издаваться в вашем журнале.

— Господи, так чего же вы мне сразу-то не сказали? — встрепенулся секретарь. — Сказали бы, что Чернавский, а вы мне голову морочите. Сейчас…

Секретарь скрылся в кабинете редактора, а мы с Анькой переглянулись и пожали плечами. Вопрос, конечно, кто кому голову морочит?

Секретарь выскочил и любезно приоткрыл дверь.

— Пожалуйста, господин Чернавский, — пригласил он. Посмотрев на Аньку, с сомнением сказал: — А барышне, наверное, лучше у меня посидеть. У меня где-то конфета была. Нет, уже сперли.

— Барышня со мной.

Кабинет господина Лейкина, в отличие от приемной, был едва ли не образцом аккуратности. Книжный шкаф во всю стену, книги и журналы выстроены по ранжиру, огромный стол, где кроме письменных принадлежностей ничего не было, картины на стенах.

А навстречу мне уже шел сам хозяин — мощный и бородатый дядька, напоминающий медведя.

— Здравствуйте господин Чернавский, — радостно пожал мне руку господин Лейкин. Ух, а ручища-то — будь здорово. — Я даже и не думал, что вы так быстро откликнитесь…

— Случайно, — отозвался я. — Я по делам в столице, а тут как раз ваше письмо. Так что, все удачно совпало. Если бы был дома, то вряд ли бы сумел к вам выбраться. Служба…

Господин Лейкин словно бы только сейчас понял, что перед ним чиновник, да еще и юстиции.

— Признаться, я считал, что вы либо преподаватель гимназии, либо земский деятель, — растерянно сказал он. Наморщив лоб, спросил: — Простите, а вы, часом, не родственник новому товарищу министра?

Врать не хотелось, правду говорить тоже. Я ограничился тем, что пожал плечами, а потом перевел разговор на мою спутницу.

— Позвольте вам представить Анну Игнатьевну. Не удивляйтесь, но ваш автор — который Павел Артамонов, наполовину Иван Чернавский, наполовину Анна Сизнева. Так то, прошу нас любить и жаловать.

— Как скажете, — кивнул редактор. Вот, молодец. Но, скорее всего, за годы свой работы он и не такое видел. Не предложив нам раздеться, он кивнул на стулья и мы, только расстегнув пуговицы, уселись.

— Господин Чернавский, должен признаться, что я давно не читал таких замечательных произведений, как ваше, — сказал редактор. Подумав, перевел взгляд на Аньку. — Мадмуазель, моя похвала, разумеется, касается и вас. Просто я не знал, что вас двое. Зато мне стало понятно, отчего первые части сказки написаны э-э… женским и довольно-таки юным почерком.

— Анна Игнатьевна, с силу своего возраста еще не имеет права подписывать документы, — сообщил я. — Поэтому мы решили, что пока в роли полноценного автора стану выступать я один. Но не волнуйтесь, никаких юридических проблем у вас с нами не будет.

— Очень надеюсь, — кивнул редактор. — Тем более, что наш договор подписывали вы, а если у вашего соавтора… соавторши и возникнут претензии, то выступать ответчиком станете вы. Но, как я понимаю, вы сам юрист и знаете обо всем лучше меня.

— Да, кстати, — решил-таки я спросить, — ваш секретарь меня очень смутил. Он принял меня за судебного следователя. Разве у редакции имеются какие-то проблемы?

— Нет-нет, проблемы не у нас, а у нашего конкурента, с которым мы судились и выиграли тяжбу. Но конкурент уже разорился, выплачивать иск ему нечем. Судебный пристав должен был изъять имущество на погашение долга, а к нам зайти, чтобы уточнить — нужна ли нам какая-то мебель или лучше ее сразу выставлять на аукцион.

Мы с Анной переглянулись. Если так — тогда ладно. Теперь главное.

— Николай Александрович, вы пригласили меня в Санкт-Петербург. Неужели наш вопрос нельзя было решить письменно?

— Увы, господин Чернавский, в письмах можно решить далеко не все, — покачал головой редактор. — Многие авторы очень ранимы. Они не допускают даже малейшего изменения в своих текстах. Да что там — некоторые очень обижаются, если редакция исправляет орфографические ошибки. Говорят — это авторский стиль! Но у вас все более серьезно. Нам необходимо внести правки в сказку. Причем, правки серьезные, потому что иначе ее не пропустит цензура! Если все согласовывать по почте, это займет много времени. У меня уже готова верстка для восьми номеров — на два месяца, а цензура не подписывает!

— Цензура не желает пропускать сказку? — удивился я. — Что может быть крамольного в приключениях деревянного человека?

Лейкин полез в стол, вытащил папку. Похоже, здесь уже не рукопись, а гранки. А еще — письма цензора.

— Я бы и сам не заметил, но цензор отыскал немало революционных высказываний и выражений. Имеются марксистские воззрения.

Я вытаращился на редактора, а господин Лейкин принялся шелестеть страницам:

— Вот, начнем с самого начала. Папа Карло, который создал деревянного мальчика из полена — это, часом не Карл Маркс?

— Упаси боже! Это старый столяр, да еще и любящий пропустить по стаканчику со своим другом Джузеппе.

— А вот цензор полагает, что вы, таким образом, маскируете идею формирования нового человека — человека труда. И, именно папа Карло, словно Карл Маркс, вытесал из полена пролетария.

— Буратино — пролетарий? — обалдел я. — Да он — лодырь и лоботряс. Променял возможность учиться в школе на приключения. Работать он не желает. Пустился вслед за двумя мошенниками. Какой уж он пролетарий?

Лейкин только пожал плечами и продолжил зачитывать претензии цензуры.