Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Да-да, — разрешил я.

Оказалось, что это Лидочка — горничная маменьки. Я немножко смутился, увидев девушку, но она протянула мне серебряный поднос, на котором лежал одинокий конверт.

— Иван Александрович, вам письмо, — лукаво улыбнулась горничная, протягивая мне поднос.

— Спасибо, — поблагодарил я девушка, цапнув конверт. А горничная, еще разок улыбнулась и ушла.

Неужели от Леночки? Так быстро? Из Череповца до Санкт-Петербурга почта идет дня три или четыре. Если моя невеста написала письмо и отправила его в день моего отъезда, то могло бы уже и дойти. И я смутился еще больше.

Почему я смущался и отчего горничная улыбалась, рассказывать не стану. Намекну лишь, что вчера вечером (или это уже была ночь?) я оказался в… Неважно, но оказался не один. В комнате, пусть и со свечой, но ничего не видно. Лег, а рядом… Ну, не выгонять же было? Все-таки, я человек вежливый. А может, права моя однокурсница Надька Зуенко, уверявшая, что все мужики — сплошные козлы, а еще жеребцы? Сам-то я всегда думал, что не такой, а тут, вишь…

Но утром рядом со мной никого не отыскалось. Может, все просто приснилось? Да, точно, это был сон.

Любопытно, зачем письма приносить на подносе? Ладно, если бы их было много, а тут и всего-то одно!

Письмо было не от Леночки (я вздохнул с облегчением — харе-то стыдно), а от моего потенциального издателя господина Лейкина. Он очень просил, чтобы г-н Чернавский как можно скорее приехал в Санкт-Петербург, зашел в редакцию, где он бывает ежедневно, кроме воскресения с 10 до 14, а потом с 16 до 20 часов. А если Иван Александрович пошлет телеграмму, укажет — когда и в какое время ему удобнее, то он готов принять и в воскресенье. Обещал, что оплатит мне стоимость проезда и даже гостиницу.

Прочитав письмо, испытал легкий стыд. Надо бы радоваться, что издатель готов пойти на такие жертвы, ради неизвестного автора (не забудем, что Лейкин уже и аванс заплатил!), но я понимал, что это не моя заслуга, а Алексея Толстого, у которого я беззастенчиво украл «Приключения Буратино».

Слабое утешение, что Алексей Николаевич взял за основу сказку Карло Коллоди, а еще более слабое, что он якобы присвоил работу Нины Петровской, которая первой опубликовала русскую версию итальянской сказки.

Мои дамы явились как раз к обеду, а следом появился и батюшка. Пока дамы готовились выйти за стол (Анька теперь сидела вместе с нами, набиралась манер), Чернавский-старший сказал:

— Узнал сегодня любопытную вещь. — Посмотрев на меня, со значением добавил. — Из Канцелярии Его Величества. Между прочем, тебя касается, обалдуя.

— Тогда не рассказывай, — обиделся я.

— Отчего это?

— Если я обалдуй — то ничего интересного не будет.

— Вань, ну чего ты, как малый ребенок — сразу дуешься? — развел руками отец. Подойдя ко мне, обнял за плечи. — Ванька, я же это так, любя говорю. Ну, кто же тебя еще обалдуем-то назовет? К тому ж, ты и на самом деле у меня обалдуй. Тебя лупить надо, как Сидорову козу.

— За что меня лупить?

Чернавский-старший обернувшись к дверям — не слышит ли кто? Спросил:

— Ты чего у себя опять в Череповце устроил?

— Когда устроил?

— Вань, дурака не валяй. Пусть я не в Новгороде теперь, но все самые важные сведения о раскрытых преступлениях ко мне идут. Засаду на грабителей кто устроил? Этих, как их там? Да, братья Пукиревы. И слух распустил о якобы несметных сокровищах. Такого раскрытия уже лет десять, как не было. В провинции, по крайней мере, точно не было.

— Вот ведь, какой гад! — в сердцах сказал я.

— Кто гад? — не понял отец.

— Как кто? Друг мой, череповецкий исправник. Просил же его, как человека, ничего не сообщать.

— А твой друг особо ничего и не сообщал, — усмехнулся отец. — Но в копии рапорта, который мне из Новгорода прислали, указано, что план был разработан судебным следователем по особо важным делам Чернавским. И что оный следователь принимал участие в задержании преступников. Только сегодня из Новгорода доклад получил. Ну, с копиями рапорта.

Слух резануло слово «преступник», но как еще назвать грабителей и убийц?

— Все равно Василий — поросенок, — твердо завил я.

— Ой, Ванька, ничего ты не понимаешь! — расхохотался отец. — Абрютин, по моему разумению, самый твой лучший друг. Другой бы на его месте всю славу себе приписал, а он, вишь, о друге не позабыл.

— Батюшка, даже если бы мы с ним не были друзьями, Абрютин бы все честно изложил.

— Не сомневаюсь, — кивнул отец.

— Да, а канцелярия государя здесь при чем?

— А при том, дорогой мой сын, что у государя нашего имеется особая папочка, куда складываются все документы о деяниях череповецкого следователя Чернавского. Мне один мой старый приятель о том шепнул. Дескать — Его Императорское Величество иной раз, вместо романов, читает о твоем сынишке.

— Это плохо, — загрустил я. — У меня мечта — сидеть себе потихонечку в Череповце, работать….

— Я же тебе уже говорил — сам виноват, — вздохнул отец. — Башку высовываешь и там, где надо, и там, где не надо. Эх, как мне не хочется, чтобы тебя сейчас в Петербург-то вытащили. А государь уже раздумывал, куда бы тебя определить. Либо в судебную палату, либо в Военное министерство.

— А в Военное-то министерство каким боком? — удивился я.

— Так военные следователи, пусть они в статских чинах, по военному ведомству значатся. А ты думаешь — в этом ведомстве мало работы для следователя?

Вот тут я совсем загрустил. Иди на службу в Военное ведомство? Разбирать — кто и сколько украл при поставках? Или — куда девались сапоги для новобранцев? Ну его на фиг!

Наверное, стоило прислушаться к совету батюшки, когда тот предлагал мне взять отпуск на службе и поступить в университет. С Леночкой, конечно, видеться бы пришлось редко, но разлука лишь укрепляет любовь. А так, учился бы себе, горя не знал, а по окончанию универа получил бы чин коллежского асессора. Вон, Петр Ильич Чайковский, пока учился в консерватории, надворным советником стал. Но теперь уже поздно. И прошение отправлено, и, как говорится деньги плочены.

— Меня на следующей неделе министр к Его Величеству поведет — представляться нужно государю, наверняка разговор о тебе зайдет.

— Батюшка, отмазывай! — сложил я руки в молитвенной позе. — Можешь сказать, что сын у тебя на голову больной, каретой ушибленный, и не надо ему в столицу… И не чинов ему не надо, ни орденов. Захочет государь наградить — лучше деньгами. Мне диплом получать, потом на Леночке жениться.

— Э, Ваня, ты уж не заговаривайся, — возмутился отец. — Попробую убедить государя, что тебе нужно еще в провинции посидеть, опыта накопить. Но, сам понимаешь… Прикажет, куда мы с тобой денемся?

Обед прошел в дружеской обстановке. Анна Игнатьевна молодец — столовые приборы не путала, а когда подали чай, в блюдечко его не наливала, а пила из чашки. Вообще, правила этикета девчонка усвоила быстрее меня. Ну, у Аньки организм молодой, мозги светлые, ей положено.

Отец уехал, время приближалось к 16 часам. Выяснив, что Анна Игнатьевна вечером не занята, предложил ей составить компанию и вместе сходить к редактору. А заодно поинтересовался у матушки — должна ли Анька брать меня под руку?

— А вот это, как твоя спутница пожелает, — сообщила маменька. — Все равно прохожие посчитают, что вы родственники, а родственникам можно ходить и так, и этак. Но лучше возьмите извозчика.

Я и так собирался взять извозчика. Наша собственная карета, вместе с кучером, пока не вернулись из министерства, к тому же, я не был уверен, а знает ли кучер, где находится 7-я Рождественская улица?

А извозчик отвез нас с Анькой по Фурштатской, потом по Кирочной, мимо Таврического сада, свернул на (не знаю, как она сейчас называется, но очень похожа на Суворовский проспект), а тут, как оказалось, мы и приехали… И фиг ли было платить? Это же Советская улица! Правда, под каким номером она идет, не помню.

Нам от Фурштатской досюда неспешным шагом минут десять. Но это если знать — куда идти. Ладно, зато теперь знаю.