Физрук на своей волне. Трилогия (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Владимир Петрович в жизни ничего не понимает.

Я вышел на школьное крыльцо, чуть ёжась от прохлады. Эх, надо было по такой прекрасной погоде приходить в школу без колёс: прошёлся бы до дома пешочком. Калории при ходьбе снижаются очень даже хорошо. Кстати, впечатление у меня складывалось такое, что килограммы сдвинулись с мёртвой точки и лишок начал стремительно уходить.

Так что возьму на вооружение прогулку пешком на завтрашнее утро.

На школьной стоянке я заметил знакомую фигуру. Трудовик метался вокруг своей спортивной китайской машины, хватаясь то за голову, то за бампер.

Я подошёл ближе, и картина прояснилась.

На капоте его сверкающего китайского «чуда техники» красовалось жирное слово из трёх букв, написанное свежей, ярко‑красной краской. Слово, надо признать, абсолютно точно характеризующее личность трудовика и жизненные приоритеты.

Трудовик заметил меня, но ничего не сказал – только сжал кулаки и шумно выдохнул. А потом встал так, чтобы попытаться закрыть надпись. Не хотел, падла, чтобы я прочитал.

Но, положа руку на сердце, ему ещё повезло, что написали краской, а не выцарапали гвоздём. Хотя, зная китайское качество лакокрасочного покрытия… думаю, и обычная краска справится: как только трудовик начнёт оттирать это «произведение», вместе с ним уйдёт и половина заводского покрытия его спорткара.

Интересно, кстати, кто из барышень так тонко выразил эмоции – Аня или Соня? Не исключаю, что вдвоём, как в соавторстве. В конце концов, он это заслужил своим гадким поведением. Как говорится, козёл вы, батенька.

Я шёл с самым невозмутимым видом, но, когда поравнялся с тачкой, остановился. Коротко присвистнул, словно удивлён зрелищем.

– Не повезло, да? – спросил я с показным сожалением, кивая на надпись на капоте.

Трудовик резко обернулся. Глаза злые, челюсть сведена, костяшки на кулаках побелели.

– Убью, нахрен, ту суку, которая это сделала! – процедил он. – Я только отошёл на минуту в туалет…

Я участливо повёл бровью и поцокал языком.

– Знаешь, – я коротко пожал плечами, – так тебе и надо.

Трудовик дёрнулся, хотел что‑то сказать, но я не дал ему времени.

– Это, кстати, с тобой ещё по‑человечески обошлись, – холодно продолжил я. – Но если ты хоть пальцем тронешь Соню или Аню, я тебе этот палец на хрен сломаю. Усек?

Он застыл, не отвечая: было видно, что злость внутри него кипит, но сказать нечего.

Я ждать не стал. С тем же невозмутимым лицом прошёл дальше, открыл дверь своего джипа и сел внутрь.

Завёл мотор, бросил короткий взгляд в зеркало заднего вида – трудовик всё ещё стоял у своей машины, растерянно глядя на капот, будто надеялся, что надпись исчезнет сама собой.

Я включил передачу и, обдав трудовика клубом сизого дыма из выхлопной трубы, резко выехал со школьного двора.

Почти выехал.

Из‑за угла вдруг выскочила фигура, и я едва успел вжать тормоз в пол. Колёса взвизгнули, машина дёрнулась и остановилась – буквально в полуметре от человека, возникшего прямо перед бампером.

– Куда ж ты, блин, под колёса лезешь⁈ – зарычал я, выскочив из машины.

Но осёкся: перед капотом стояла завуч. Нет, не та строгая, холодная, с ледяным взглядом и вечно поджатой губой, а совсем другая.

– А можно… я поеду с тобой? – прошептала Соня.

Сейчас она выглядела жалким подобием самой себя. От привычной уверенности будто не осталось и следа. Только усталость, перемешанная с болью, да растекшийся от слёз макияж.

Я невольно смягчился. Понятно, что ей было тяжело. Узнать, что твой мужчина крутил роман с другой, – это всегда удар. Особенно когда этот мужчина клялся, что ты у него «единственная и неповторимая».

Я поймал себя на мысли, что теперь передо мной стояла не Мымра, грозная надзирательница школы, а просто Соня – растерянная и уязвимая девчонка.

Я кивнул ей, чуть улыбнувшись.

– Ну поехали, – согласился я, открывая пассажирскую дверь.

Соня вытерла щёку тыльной стороной ладони и молча села в салон. Я закрыл дверь, обошёл машину и снова сел за руль.

– Спасибо… – прошептала она.

В глаза не смотрела, словно стыдилась самого факта, что попросила помощи.

– Да вообще не вопрос, – ответил я.

Я заметил, что за нами внимательно наблюдает трудовик. Он всё ещё возился возле своей «ласточки»: вытащил из салона влажные салфетки и яростно пытался оттереть слово, красовавшееся на капоте. Получалось у него, мягко говоря, скверно: краска только размазывалась, превращая аккуратную надпись в алое пятно.

Трудовик сверлил Соню взглядом – злым, обиженным. Но рыпнуться не решился. Всё‑таки я стоял рядом, и он прекрасно помнил, чем закончилась его последняя попытка самоутвердиться.

Соня сделала вид, что не замечает его вовсе.

Я уже собрался тронуться, как вдруг заметил деталь, от которой невольно приподнял бровь. На ободке ногтей завуча – аккуратных, ухоженных, с бордовым лаком – отчётливо виднелись тонкие следы красной краски.

Я посмотрел на них, потом мельком на бампер трудовика… понятно. Теперь вопросов нет. Автор найден.

Я не удержался от лёгкой улыбки. Соня, похоже, всё‑таки поставила точку. И, надо признать, очень жирную.

А вообще, конечно, баба даёт… голову совсем отключила напрочь! А если бы я её сбил… Я выбросил эти мысли из головы.

Соня шмыгала носом, всхлипывая негромко, почти беззвучно. Потом полезла в сумку, что‑то там пошуршала и достала влажные салфетки.

– Забыла зеркальце в кабинете… – пояснила она, глядя в окно второго этажа. – У меня, наверное, сейчас просто аховый вид…

Она достала салфетку и начала вытирать лицо, стирая потёкшую тушь. Только зеркало под рукой, как назло, отсутствовало – машина старая, откидное зеркало в козырьке давным‑давно сломалось, а смотреться в зеркало заднего обзора неудобно.

Я краем глаза наблюдал, как она возится: где‑то стирает аккуратно, где‑то мажет только хуже. В результате половину туши она смыла, а вторую половину размазала, сделав себе не то военный камуфляж, не то пантомимный грим.

Я невольно усмехнулся. Вот тебе и строгая, правильная, железная Мымра. Сейчас сидит, как школьница после экзамена, с заплаканными глазами и чёрными разводами по щекам.

Но вслух ничего не сказал – просто включил ближний и выехал со школьного двора, давая ей возможность молча собрать себя в кучу.

– Лучше? – спросила завуч, пытаясь улыбнуться.

Я взглянул на неё на мгновение. Вид, конечно, был тот ещё… как у девочки, которая впервые попробовала мамины косметику.

Я прижался к обочине, остановился и включил аварийку.

– Дай‑ка сюда, – я протянул руку.

Соня послушно протянула салфетку, и я начал вытирать ей лицо. Она доверчиво подняла подбородок, прикрыла глаза, чтобы мне было удобнее.

Дела, конечно… ещё утром эта женщина была готова меня сожрать с потрохами, а сейчас сидит спокойно, позволив мне буквально стереть с неё весь её «боевой грим».

Женщины, в общем‑то, существа переменчивые, так что, в принципе, ничего удивительного в этом нет.

Когда закончил, я взглянул на результат.

Мымра – строгая и жёсткая, вечная контролёрша – наконец окончательно исчезла. Передо мной сидела Соня, которая без этого слоя косметики выглядела куда моложе – лет на десять точно.

Конечно, у женщин возраст – тема опасная, но если бы меня спросили, я бы сказал, что сейчас передо мной не завуч тридцати с лишним лет, а студентка, максимум двадцатипятилетняя.

Без боевого раскраса и маски «железной леди» завуч выглядела просто… живой. И очень красивой.

– Всё? – осторожно спросила Соня.

– Почти, – ответил я, заметив у самого уголка глаза небольшой тёмный развод.

Аккуратно, кончиками пальцев, вытер его – рука сама легла ей на щёку, тёплую, чуть дрожащую.

– Вот теперь всё, – заверил я.

– Спасибо, Володя, – прошептала она.

– На здоровье. Хотя я думал, что я не Володя, а «вонючий физрук», – подмигнул я.

Соня смутилась, виновато опустила глаза, явно поняв, что я слышал её прежние высказывания. Щёки чуть порозовели – в ней всё больше появлялось живого и человеческого.