На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Кого вы поставите во главе этих дивизий? — поинтересовался Ходкевич.

— Вы, пан гетман, — ответил ему я, — возглавите штурмовую, потому что это наиболее вашим талантам соответствует. Князь Януш же останется под стенами, и мы вместе с ним будем руководить осадой.

После этого совета, который не сильно-то затянулся: обсуждать было особо нечего, войско двинулось маршем к Варшаве. Теперь уже не спешили особо, давая недавно прошедшим огонь жестокого сражения людям отдыху побольше. Тем более, что под стенами Варшавы он им будет только сниться. Уж там-то работы хватит на всех.

Когда до Варшавы дошли чёрные вести о страшном поражении Оссолинского, его величество, хотя и человек он был ещё довольно молодой, страшно расхворался. Так сильно он болел после того, как узнал о мятеже вероломного герцога Седерманландского, захватившего шведский престол. Даже после побега из-под стен Москвы не было его величеству так худо, как теперь. Несколько дней пролежал он пластом, и к нему врачи допускали лишь епископа Гембицкого да молодую королеву Констанцию Габсбуржанку. Всякий раз, когда королевский секретарь выходил его покоев, толпа придворных тут же набрасывалась на него словно свора псов, забыв о епископском сане Гембицкого, и вопрос у всех на устах был только один: будет ли его величество жить или стоит уже готовиться к новому сейму? Ответ на него у епископа неизменно был один и тот же:

— Состояние его величества тяжёлое, но стабильное. — Гембицкий, опытный политик и интриган ни разу ни единого слова ни даже интонации не изменил, чтобы не давать многочисленным придворным повода к размышлениям. — Однако с Божьей помощью и вашими молитвами, вельможное панство, — он так обращался ко всем, потому что среди придворных было немало и дам, сопровождавших своих супругов, — его величество поправится и снова примет бразды правления Речью Посполитой.

Наверное, подойди в те дни армия мятежников к стенам Варшавы и предприми штурм, так столица бы пала к ногам самозванного великого князя литовского, настолько страшная сумятица творилась тогда головах у всех. Однако тот не спешил, давая войску отдых перед осадой. И прежде чем он подступил к столице, начав разбивать по своему обыкновению осадные лагеря, превращая их в настоящие крепостцы, его величеству и в самом деле стало лучше. Когда это произошло, Сигизмунд, узнав эту новость, как будто нашёл в себе какие-то прежде неведомые силы и на следующий день уже встал с койки. А неделю спустя, пускай и опираясь на руку крепкого пажа, всегда готового подхватить его величество, если у того ноги откажут, уже взбирался по винтовой лестнице на башню, чтобы своими глазами через линзы зрительной трубы поглядеть на врага.

— Московский князь снова обвёл нас вокруг пальца, — недовольно ворчал Сигизмунд, глядя на строящиеся вокруг Варшавы крепостцы, откуда уже очень скоро начнут обстрел города и передовых укреплений вражеские пушки. — Мы ждали штурма через Вислу, а он сумел побить Оссолинского и тем лишил нас почти половины конницы.

— Оссолинский свалял хорошего дурака, — не преминул задеть противника в борьбе за булаву великого гетмана коронного Александр Ходкевич, — и потерял доверенные вашим величеством ему хоругви, равно как и собственные, подляшские. Вас не первый день дожидается племянник Потоцких, молодой Станислав, гусарский ротмистр, прозванный Реверой, он чудом вырвался из той бойни и готов вам поведать всю её печальную историю.

— Пускай отдыхает, — отмахнулся король. — Если услышу, как гибли гусары, я снова расхвораюсь, и тогда уже ничто не спасёт Варшаву, а с ней и всю Речь Посполитую.

Тут он вовсе не бахвалился, а вполне трезво оценивал положение. Заболей он снова, да так, как недавно, когда и пары слов толком сказать не мог и лежал целыми днями без памяти от жара, и сенат тут же возьмёт управление на себя. А ведь хуже быть не может, когда в осаждённом городе вместо одного человека решения станут принимать шестнадцать сенаторов-резидентов. Среди них всегда найдутся и те, кто захочет прекратить войну любой ценой, в том числе и такой, заплатить которую его величество ни за что бы не согласился. Поэтому сейчас вся Речь Посполитая покоилась на плечах короля Сигизмунда, и это была вовсе не фигура речи.

— Благодаря Оссолинскому у нас нет сил, чтобы организовать вылазки, — продолжил мрачно вещать Ходкевич, — и пытаться сбить осаду или хотя бы замедлить ход работ. Сейчас вся округа в руках бунтовщиков: их фуражиры безнаказанно грабят крестьян и мелкую шляхту, забирают скот, коней, зерно, кур. Мятежники на чужой земле, и их ничего не сдерживает.

— Мазовчане — народ зажиточный, но крепкий, — засомневался король, — если они будут и дальше грабить округу, то очень скоро в тылу у них образуется конфедерация, а может и не одна.

— Это ослабит позиции мятежников, — согласился Ходкевич, — но пока у них есть Лисовский и липкинские хоругви на конфедерации сильно уповать не стоит. Кмитич с Лисовским уже показали себя отменными командирами в такого рода войне и своего шанса не упустят. К тому же от Оссолинского ушли союзные нам татары Кан-Темира. Возможно, они смогут учинить войну на коммуникациях врага, а может и вовсе не пойдут на левый берег Вислы и отправятся в Литву, наводить там страх и брать ясырь.

— Это было бы весьма кстати, — заметил его величество, — ведь недовольство в тылу скверно сказывается на любой армии.

— В Литве осталось достаточно войск, — покачал головой Ходкевич, — чтобы справиться с татарами. У Кан-Темира после Белостока их осталось не так много, чтобы устроить настоящий террор, так что на это сильно рассчитывать не стоит. Он скорее в Крым уйдёт раны зализывать, видя, что здесь ему удачи и добычи не видать. Ведь так обыкновенно в таком случае татары поступают.

— Что же вы предлагаете, пан гетман польный? — подчеркнув тоном чин Ходкевича, поинтересовался король.

— Разорить осадный лагерь на правом берегу, — принялся сыпать предложениями гетман, потому что ждал именно этого вопроса, — вряд ли там осталось много народу, если вообще все не разбежались. Можно ночью, скрытно, на лодках подвести казаков, они в этом деле большие доки. А когда лагеря на правом берегу не станет, тогда нужно снова навести наплавной мост в Прагу. По нему отправить фуражиров за припасами, особенно порохом. Его, ваше величество, нам понадобится превеликое количество, и даже обширных запасов, что есть в столице, может не хватить.

В том, что пальбы из пушек будет много, король ничуть не сомневался.

Орудия гремели и швыряли ядра день и ночь. Сотни и сотни ядер, тонны, наверное, пороху изводили каждый день, часто не останавливаясь и после захода солнца. Ночи в конце июля ещё не такие длинные, да и небо было чистым, так что света от луны и звёзд вполне хватало. И мы, и гарнизон Варшавы не прекращали огонь, и вскоре все осадные станы со всеми крепостцами, что воздвигали выбранцы и куда посадили небольшие отряды их, были затянуты облаком вонючего порохового дыма.

Все мы засыпали и просыпались с запахом протухших яиц, он преследовал нас всюду, особенно противно было во время еды. Казалось, что бы ты ни ел, а всё отдаёт протухшими яйцами. Но человек привыкает ко всему, так и все мы привыкли к этой вони, почти перестав замечать её спустя неделю или около того. Пороховая гарь, висевшая в воздухе, как будто даже глаза разъедать перестала, и мы больше не щурились и не вытирали постоянно выступающие слёзы.

На гром от пушечных выстрелов тоже уже никто не обращал внимания. Все кричали, чтобы их услышали через канонаду, и даже военные советы проходили на повышенных тонах. Так что если бы не грохот могло показаться, что мы сейчас за оружие схватимся, так громко кричали мы друг на друга. Обсуждать, правда, было особо нечего. Бомбардировка Варшавы результатов не давала. Стены нашим пушкам было не пробить, так что оставалось лишь забрасывать город калёными ядрами да начинёнными порохом бомбами. Но за все недели, которые мы подвергали Варшаву бомбардировке, в городе не возникло ни одного сильного пожара, а те, что вспыхивали, тушили довольно быстро.