На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Потоцкий только головой покачал. Не о том думает воевода подляшский: взял в нём верх над военным царедворец, и уже видит он fructus[2] победы, которую ещё надо добыть. Добыть кровью и кровью немалой. Но о цене сейчас пан Оссолинский точно не думал. Быть может, грезилась ему уже в мечтаниях булава великого гетмана коронного. Мечталось ему обскакать выскочку Александра Ходкевича, успевшего вовремя занять место у королевского престола, за это готов был уплатить немалую цену.

[1] Хитрость (лат.)

[2] Плоды (лат.)

Казалось, ничего не изменилось с первой атаки гусар и панцирников на наши позиции. Однако стоило всадникам приблизиться, как разница стала видна очень хорошо. Поломанные крылья, побитые доспехи, почти все без шкур и плащей, которыми славится гусария. Пики только у первого ряда, да и то не у всех, остальные с концежами и тяжёлыми длинными палашами, вроде моего клушинского трофея, что висит сейчас на поясе. Зенбулатов перед боем порывался подать мне дядюшкин подарок, но я в очередной раз отказался. В сражении я больше полагался на простое оружие.

Снова загремели пушки, Подбельский уже без команды открыл огонь, снова сосредоточившись на гусарии. Ядра выбивали всадников из сёдел, калечили коней, однако как и в прошлый раз остановить атаку не смогли. Как не остановили и слитные залпы мушкетёров. Гусары не ударили по засеке, обтекли её, оставив разбираться с укреплением панцирным казакам, а с треском и грохотом врезались в наёмных пикинеров. Немцы и шотландцы стояли насмерть, прикрывая мушкетёров. Пики ломались, люди гибли, но на место убитого всегда вставал товарищ, закрывая прореху в строю. Испанских рогаток почти не осталось, и гусары врубались в построения пикинеров, орудуя копьями (у кого они остались) и концежами. Казалось, вот сейчас, ещё немного и пехота побежит, даже стойкая, непоколебимая немецкая, но каким-то чудом наёмники держались. Понимали, бежать некуда — за спинами река. Нарушишь строй, побежишь, и ты покойник, догонят, затопчут, порубят без пощады.

— Они не могут вечно стоять под натиском гусар, — покачал головой Ходкевич, поражаясь выдержке наёмников. — Я бил шведскую пехоту под Кирхгольмом, там тоже были крепкие солдаты, но таких вижу впервые.

— Не всегда надо смотреть в военной науке на запад, пан гетман, — ответил ему я. — На востоке достаточно опытных стратегов, которые не уступают лучшим умам античности. Один из них сказал, что если поставить солдат там, где у них будет лишь один выбор сражаться или умереть, они станут драться до последнего. Он называл это смертной землёй или как-то так.

Конечно же, я знал это высказывание вовсе не по книгам. Китайских авторов не было в обширной дядюшкиной библиотеке, да и не уверен, что Сун Цзы вообще перевели с китайского в эти времена. Но не рассказывать же князю с гетманом о том, что услышал эти слова в эпиграфе к песне шведской рок-группы.

— С выбранцами бы не сработало, — заметил князь Януш. — Эти склонны терять голову и бежать, даже если альтернативой сражению будет верная смерть.

— Тодор собирает гайдуков и выбранцов, — возразил я, — и говорит, что вернёт их в строй.

Словно подтверждая мои слова, лановая пехота выдвинулась обратно на позиции. С ними шли и гайдуки со своими длинными пищалями, которыми командовал совершенно татарского вида офицер, больше напоминающего липка, чем гайдука. Однако командиром он по словам Тодора был толковым, и гайдуки его уважали. Теперь их тактика огня вразнобой пригождалась больше слитных залпов, которыми палили наёмные мушкетёры. Выскакивая небольшими отрядами человек по пять-шесть, гайдуки с выбранцами обстреливали фланги атакующей кавалерии и тут же укрывались за строем пикинеров, чтобы как только враг вынужден будет отвлечься, выскочить снова или дать дорогу товарищам с уже заряженными пищалями. Убивать почти никого не убивали, даже поранили вряд ли кого, однако сумятицу вносили, и того достаточно.

Мы почти не разговаривали с гетманом и князем Янушем, не о чем было. Все глядели на поле боя, ожидая того самого момента, когда можно будет ударить нашей кавалерии. Если вывести ее слишком рано, сыграет преимущество польской кавалерии, особенно гусар. Мы просто не сможем переломить бой. Если же опоздать, то останется только принимать смерть вместе с пехотой. Прижатые к воде наши рейтары с конными аркебузирами станут такой же легкой добычей, как и немцы, шотландцы и выбранцы с гайдуками.

Я жестом подозвал пахолика, и тот быстро подъехал ко мне.

— Отправляйся к Козиглове, — велел я ему я, — пускай готовит к атаке рейтар и конных аркебузиров.

Как только тот умчался передавать приказ, я обернулся к Зенбулатову.

— Шлем и копьё, — сказал я лишь два слова, но гетман с князем тут же напряглись, оба решали кому первому начать меня отговаривать. Однако я остановил их, вскинув руку. — Всё решено, панове, я поведу в атаку гусар, как и должно князю.

— Но король Жигимонт сам в атаку не ходит, — привёл показавшийся ему, наверное, убойным аргумент, гетман Ходкевич.

— А я всякий раз вожу конницу сам, — ответил на это я, — и всякий раз бью его.

Исключением стала, пожалуй, только Белостокская битва, но в тот раз гусар я держал в резерве до самого конца, и они так в атаку и не пошли. Поэтому и мне не представилась возможность лично повести их.

Надев с помощью Зенбулатова шлем и приняв у него непривычное мне длинное гусарское копьё с княжеским прапорцем, я проехал к позиции гусар и встал рядом с их командиром. Молодой Ян Ежи Радзивилл, старший сын князя Сиротки, давно уже получил чин ротмистра и командовал всей нашей невеликой гусарией. Даже сейчас, несмотря на потери, гусар у Оссолинского было побольше чем у нас. Вот только наши сидели на свежих конях и не прошли через несколько часов тяжелейшей, изнурительной рубки с наёмной пехотой.

— Там, — указал я копьём на поле боя, где польская кавалерия продолжала отчаянно наскакивать на нашу пехоту, — дерутся польские крылатые гусары. Они считают себя потомками сарматов, лучшей в мире конницей. Но сейчас они ослабли, вымотаны долгим сражением. Они слишком горды, чтобы отступить, так заставим же их заплатить за гордыню. Вперёд, гусария! Шагом.

И несколько сотен всадников с длинными пиками тронули коней с места. За нами поспешали рейтары, фланги занимали конные аркебузиры, а рядом с гусарами скакали с полсотни пятигорцев, из тех, кто остался с нами, а не был отправлен с Кмитичем для противостояния конной армии Оссолинского. Пускай и лёгкая гусария, но тоже подспорье, с копьями они умеют управляться умеют отлично.

Польские всадники дисциплинировано, по команде рожков и труб подались назад, чтобы всей силой снова набрать разгон и ударить. Быть может, это и стало бы последней соломинкой, переломившей спину верблюда. Слишком измотаны были наёмники, да и выбранцы с гайдуками, несмотря на невеликие потери, как будто сердце потеряли. Сколько ни палили они по гусарам и панцирным казакам, почти никто не валился с седла, словно все они были заговорённые. Когда же нет никакого результата твоей стрельбы, наверное, во сто крат сильнее хочется бросить пищаль и бежать куда глаза глядят, раз враг так силён и, почитай, неуязвим для твоих пуль.

Но прежде чем это произошло, ударила наша кавалерия. Проскочив мимо вставших как можно теснее пикинеров и уступивших нам дорогу мушкетёров с гайдуками и выбранцами, мы обрушились на не успевшего толком развернуться и построиться для новой атаки врага.

Я снова нёсся в общей массе тяжёлой конницы, как под Гродно, ощущая себя частью чего-то большого и неимоверно массивного. Мы врезались в польских гусар единой массой, но не разметали их, конечно. Лишь преломили копья, выбив из сёдел многих, а после в дело пошли концежи и палаши. Я рубился отчаянно, не глядя по сторонам, как при Клушине или под Москвой. Сейчас мне важнее всего было нанести удар быстрее врага, разрубить чьё-то перекошенное ненавистью лицо, рубануть сверху, стараясь попасть рядом с наплечником, чтобы клинок вошёл туда, где он крепится к кирасе, просто ударить посильнее, чтобы враг отшатнулся и я смог бы врезать ему снова, добить, прикончить, и тут же сцепиться со следующим. И так снова, снова и снова. Круговерть лиц, рук, концежей и конских морд. Вот что такое сражение. И нет из него выхода: либо победить, либо погибнуть.