Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

Ночами, вместо того чтобы в сотый раз пересматривать «Балбесов» или «Сияние», я делал записи в дневнике Клары. Карантин затягивался, из-за зимних бурь мы больше не могли выходить из купола, и большинство ученых отсиживались в своих капсулах. Алкоголя и сигарет едва хватало до следующей поставки. Некоторые придумали себе новые хобби – учились играть в шахматы, вязать крючком, рисовать, показывать карточные фокусы. Юлия рисовала групповой портрет всей команды. Как-то ночью я открыл тетрадь Клары, крупно написал на форзаце «ТЫ БЫЛА ПРАВА», обвел надпись кружком и подчеркнул.

Дорогая Клара!

Как странно осознавать, что я теперь строю свою жизнь в том же месте, куда ты убегала из дома. Но ты видела нечто иное, и, кажется, теперь я начинаю понимать, почему ты не знала покоя. Ты видела в будущем мертвую землю и пересохшие океаны и понимала, что нам придется отчаянно бороться за жизнь. Отлично знала, что ждет впереди следующие поколения, и действовала так, будто планета приставила нам пистолет к виску. Может, так оно и есть. Я всегда тобой гордился, но только Сибирь, карантин и загадочная девочка тридцати тысяч лет от роду заставили меня это осознать. Может быть, сегодня ночью я взгляну на звезды и придумаю новое созвездие – женщину на краю огромной пропасти. Я буду здесь с тобой.

С любовью,

твой отец.

Поздно вечером, доигрывая партию в шахматы в общей комнате, мы с Юлией иногда слышали, как Максим с Дейвом переговариваются по-русски. И пускай говорили они тихо, слова эхом отражались от стен. Юлия переводила мне то немногое, что понимала из их научного жаргона – видеоконференции с медиками и представителями правительства, штамм, сходный с вирусом, обнаруженным в Батагайке, нашли в сотнях километров отсюда в почве и ледяном покрове. Однако там никто не заболел, вероятно, и с нами все будет в порядке. Возможно, мы потомки тех, кто сотни тысяч лет назад успешно переболел, и обладаем иммунитетом. Дейв постоянно повторял: мы же не вкалываем себе образцы вируса и не нюхаем зараженных амеб, значит, бояться нечего.

– Но нас отсюда не выпускают, – возражал Алексей, механик. – Зачем бы им нас тут держать, если с нами все в порядке?

– Вообще-то понятно, зачем, – отвечал Дейв. – Мы сейчас для них лабораторные мышки, благодаря которым они всё узнают о вирусе.

Каждый день мы рассматривали амеб под микроскопом. Максим с Дейвом объясняли все происходившие с ними изменения, показывали, как начинает распадаться цитоплазматическая структура. Зараженная вирусом крыса на наших глазах по неизвестным причинам впала в кому.

– Похоже, вирус, проникая в клетки, превращает их в хамелеонов, заставляет мимикрировать под клетки других органов: клетки мозга превращаются в клетки печени, легких – в сердце, – рассказывал Дейв. – Однако причин думать, что мы заразились или можем заболеть в принципе, по-прежнему, нет.

– Как и причин думать, что мы здоровы, – возразила Юлия. – Ты сам говорил, что ничего подобного прежде не видел.

– Не надо было нам туда лезть, – заявил Дейву один из ассистентов Максима. – Все, что случится, будет на твоей совести. У меня вообще-то семья есть. У всех тут семьи.

Вечером Максим разделил всех сотрудников на группы и велел отныне ужинать партиями.

– У меня нет выбора, вы не умеете корректно себя вести друг с другом, – заявил он. – Споров я не потерплю. Нам и так тут нелегко приходится.

В последнее время меня преследуют мысли о том, сколько раз все мы с ног до головы вымазались грязью и водой из кратера. О самодельной «чистой» лаборатории, о том, что в респираторах, наверное, сто лет не меняли фильтры. Не понимаю, зачем Дейв решил заразить вирусом крысу – ведь всем известно, что они разносчики инфекций. Нас просили сообщать обо всем необычном. Сообщили, что карантин нужно продлить, и обещали, что поставки будут каждые две недели. А при необходимости к нам пришлют медиков в защитных костюмах. Каждый вечер перед сном я по видеосвязи рассказываю сказки Юми. И жили они долго и счастливо. А просыпаясь утром, ищу у себя симптомы: лихорадку, сыпь, неспособность наклонить голову. Изучаю каждый дюйм своего тела перед зеркалом. Мы все ждем, что случится все или ничего. Я мечтаю вернуться домой, обнять родных и рассказать Юми, как ее мама нас спасла. Вспоминаю наше с Кларой последнее путешествие – как, пролетая над Арктическим национальным заповедником, мы наблюдали миграцию последних северных оленей. Когда Дейв сообщает мне, что у него раскалывается голова, я рекомендую ему последовать собственному совету и не делать поспешных выводов. Однако говорю это, стоя в другом конце комнаты. Когда Юлия жалуется, что у нее болит живот, я советую ей выпить чаю. Все будет в порядке, говорю я, но в глазах ее плещется страх. Анализ слюны и крови Дейва показывает, что он заразился новым вирусом. Я не знаю, могу ли чем-нибудь помочь Юлии. В реальном мире люди, чтобы успокоиться, все отрицают, уходят в политику или ударяются в религию, но здесь, под куполом, важны только сухие факты. Юлия больше не выходит на пробежки, и групповой портрет нашей команды она так и не дописала. Мы продолжаем твердить, что закончим работу и поедем домой, иногда я в это даже верю. Надев зимнее снаряжение дочери, я прихватываю фигурку и шагаю через тундру, представляя, как Клара шагает рядом со мной под северным сиянием. Квадроцикл я не беру. Иду пешком до кратера целую милю. Воображаю, как вирус и все остальное, что прячет от нас лед, втягивается в статуэтку, как ее каменное брюхо впитывает все, что может причинить нам вред. Говорю дочери, что люблю ее, и бросаю фигурку в кратер в надежде, что все, извлеченное из земли, канет в нее обратно. Потом поворачиваю обратно к станции. Дыхание сбивается.

Город смеха

Я как раз пытался устроить в Лос-Анджелесе оплачиваемый стенд-ап концерт, когда в Америку пришла арктическая чума, в первую очередь поразив детей и взрослых с ослабленным иммунитетом. Почти два года я зарабатывал на жизнь, трудясь в санитарной службе, убирал заброшенные офисы и закрытые школы, а вечерами пытался рассмешить посетителей баров за выпивку. Мда, ребят, скажу вам, я буквально рвал толпу зрителей в клочья. Обычно мне из вежливости аплодировали хозяева заведений, чтобы создать иллюзию, будто в зале полно народу. Я уже почти потерял надежду устроить нормальный концерт, когда мне впервые за несколько месяцев позвонил менеджер.

– Ты слышал про парк эвтаназии? – спросил он.

Было раннее утро. Я как раз натягивал