Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

— Не шибко жалует нас твой супруг-то, — вдруг негромко сказал Полежаев. — Не глянулись мы ему?

Долгая пауза.

— Не в том дело, па… ну как объяснить, чтоб ты понял правильно… Совсем ведь по-другому мыслит он. Непонятны ему ваши мысли, дики и странны.

— А ты? — спросила Варвара. — А тебе?..

— А мне нет, — светло улыбнулась Бяшка. — Вы же мне родные. Я же где-то глубоко-глубоко внутри так и осталась человеком, ма. Как тот Тарзан — обезьяной.

Она помолчала, комкая мочалку.

— А вот любит он меня, и всё тут. И я его.

— Ну и главное это, — улыбнулась Варвара. — Была б ты счастлива, нам с отцом другого и не надобно…

Бяшка тихонько рассмеялась.

— Вот скоро я ему сына рожу. Добились мы такого права.

— Как это? — заморгала Варвара. — Какого права?

— А ты думаешь, ма, там всё так просто? Первого ребёнка любая женщина имеет право родить, это да. Хоть какая и хоть от кого. А вот дальше надо постараться. Чем больше детей, тем выше требования к родителям.

Пауза.

— Мда… — обрёл голос Полежаев. — Действительно, дико сие нам и непонятно…

— Так я и говорю, инопланетяне, — вновь засмеялась Бяшка. — Так что уж не обижайтесь на Энро, чесслово! А как вам внучка?

— Внучка что надо! — заверил Иван Иваныч. — И не дичится ничуть…

— Да, детям куда проще сойтись, па. Сквозь все барьеры, как говорится.

— Бяша… — Иван Иваныч моргал виновато. — Ты прости старого… запамятовал я твоё новое-то имя.

Бяшка чуть заметно улыбнулась.

— Уэмон, папа, моё родовое имя. Так меня назвали родители… которые погибли. Здесь, над тайгой.

Пауза.

— Только ведь для вас я навсегда останусь вашей Бяшей.

Она вдруг встряхнулась.

— Так, мы тут париться собрались или болтать? Баня же стынет!

…

— А вот это морковка! Она сейчас маленькая ещё, а к осени во-от такущая вырастет! — Катюшка, старшенькая дочка Варюхи, на пальцах продемонстрировала размер. Судя по раздвинутым рукам, корнеплоды на заимке росли просто выдающиеся, вдвоём не поднять.

— Такая огромная? — осторожно удивилась Уайра. Слушать, как она говорит, уже само по себе было аттракционом, за который можно брать плату — сама бормочет чего-то непонятное, переливчатым клекочущим голосом, а из малюсенкой коробочки на груди слышится вполне себе русская речь.

— Ну… — смутилась Катюшка, — может, помене, конечно…

Юная свирка выдернула один росток, пожевала зелень.

— И мама любила такое кушать?

— Да неее! — Катюха замахала руками. — Это же ботва, она невкусная. Едят только корешок!

Помедлив, гостья откусила от тощего, невзрачного корешка.

— Всё равно не понимаю…

Катюшка даже губу закусила от расстройства. Вот же, досада какая… и доказать нечем. Семнадцатое июня[16], старую морковь всю поели, а у свежей едва-едва хвостики вырисовываются… Ладно!

— А вот это капуста!

Уайра отщипнула капустный лист, пожевала.

— Это лучше. Да, это гораздо лучше!

Рысик, разумеется, с некоторой дистанции наблюдал за ходом экскурсии. Вообще-то экскурсия по Чёртовой заимке подходила к концу, гостье показали даже подполье с овощными припасами (на данный момент уже почти отсутствующими, ибо не сезон) и колодец с насосом. Как ни странно, но агрегат всё ещё работал исправно, подтверждая славную репутацию немецких мастеров.

— Ну, чего тут у вас творится? — Бяша, намытая в бане до степени солнечного сияния, стояла на краю огорода, улыбаясь широко и беззаботно.

— Мама, мне морковку показали! Которую ты любила кушать!

Богиня Огды обернулась, указывая рукой.

— А вот ту горку видишь, Уайра? Я на неё в своё время чуть не каждый летний вечер взбиралась, бегом. Ух, хорошо!

Юная свирка принялась часто-часто облизываться, и даже остренькие ушки зашевелились.

— Мама… а можно, я тоже сбегаю?

— С ума сошла! — возмутилась мать. — Во-первых, мала ты ещё, и во-вторых, нельзя! Узнают про такие шалости, потом гиперлёт не допросишься!

— Мама… а если не одна? А вместе с тобой. А? — ребёнок применил сильный ход. Очень сильный.

Бяшка заозиралась, и острые уши тоже пришли в движение.

— Да нет тут чужих, мама, — добавила дочура, окончательно подавляя сопротивление деморализованного противника. — Я и то чувствую всех, кто близко есть. А ты бы и подавно почуяла.

…

Костёр разводить не хотелось. Вот не хотелось и всё тут. Во-первых, устал, как ни одной собаке и не снилось, во-вторых, вечер на удивление тёплый, в-третьих… что в-третьих? Невозможно этого объяснить, какое-то шестое чувство. Короче, обойдёмся без костра.

Начальник экспедиции, сидя на охапке нарубленного лапника, механически жевал сухарь, запивая водой из фляжки. Вкуса он не чувствовал. Сон также не тревожил воспалённый мозг учёного. Ни в одном глазу. Какой сон? Завтра всё решится.

Леонид Алексеевич поглядел в сторону, где была та чёртова Чёртова заимка. Нет, конечно, с такого расстояния не видно даже ветряк на крыше… это надо на гору залезть… Вот ту сопку чёртову отсюда уже вполне должно быть видно, в просветы деревьев, если встать где-нибудь удачно… ха, да вот же она, вершинка!

Помедлив, Кулик извлёк из вещмешка зрительную трубку, свинченную с того, старого теодолита. А что? Лёгкая, и притом тридцать крат, вполне даже неплохая оптика… Только, разумеется, с рук ничего не увидишь, это надо какой-никакой штатив.

Кряхтя, учёный встал, вынул походный топорик. Срубив три палки, сделал зарубки возле одного конца, проверил, как входят части конструкции друг в друга. Сейчас… сейчас будет штатив… где тут у меня шпагат…

Когда Леонид Алексеевич закончил возню с самодельной треногой, солнце уже зашло. Припав к окуляру, геолог навёл трубу на вершинку чёртовой горушки…

Две фигурки стояли на вершине, одна побольше, другая значительно ниже. И длина их ног не оставляла сомнений — это никоим образом не представители вида хомо сапиенс.

Кулик даже не застонал, а зашипел, точно потревоженная гадюка. Издевательство над его здравым рассудком продолжалось, упорно и методично.

Учёный принялся решительно собираться. Ладно… хорошо… Ночи сейчас короткие, конечно, и ноги гудят от усталости… зато ночки светлые, белые, как в Ленинграде… и к утру он дойдёт.

…

— Ну вот…

Варвара улыбалась блаженнейшей из всх возможных улыбок — наверное, такие бывают лишь в раю. И сам Полежаев чувствовал то же самое. Удалось… всё удалось. Вся жизнь удалась, до донышка.

Он уже понял из беседы с дочерью, что живут Бяшины сородичи где-то невообразимо далеко, так далеко, что их солнышко не увидеть не то что невооружённым гразом, но и в хорошую трубу трудно. И что тем не менее перелёт отттуда почти совсем не занимает времени. Свет летит Бог знает сколько лет, а тут — раз! —