Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

голове. Только тонкий звон в ушах, и всё вертелись какие-то дурацкие обрывки. Вот так, значит… вот, значит, как…

Негромко бухнула дверь — совсем негромко, осторожно. Рядом на ступеньки опустилась Варвара Кузьминишна.

— Заснула…

Женщина показала бутылочку с надетой на горлышко соской. На дне плескалось совсем чуть-чуть молока.

— Четвертинку[1] почитай высосала наша Бяшка.

Иван Иваныч помолчал.

— Отчего ты зовёшь её Бяшкой?

— Ну… — Варвара не сразу нашлась с ответом. — Вот как-то пришло в голову, и всё. Копытца потому что… наверное.

— А вот Илюха утверждает, якобы она бог Огды.

И вновь они замолчали. Большое, как известно, видится на расстоянии. Только сейчас до людей начал доходить масштаб свершившегося.

— А может, и так… — Варвара поёжилась. — Дочка она, этого Огды. Сиротка.

Иван Иваныч изучающе смотрел на лицо жены.

— Ты думаешь… они погибли?

Пауза.

— А ты полагаешь, нет?

И вновь Полежаев не нашёл, что сказать. В самом деле, если подумать-то… шарахнуло так, что на десятки вёрст тайгу положило…

— Люлька-то, вишь, какая мудрёная, — заговорила Варвара. — Специальная, стало быть. Она и оборонила малышку от гибели… после того, как мать её наружу выкинула, из горящей колесницы небесной… ну, или чего там было-то…

Женщина поджала губы.

— По крайности, я бы на её месте поступила именно так.

Теперь Полежаев рассматривал лицо жены так внимательно, будто видел впервые. Вот оно… вот она тебе и разгадка. А ещё говорят, баба дура не потому, что дура, а потому, что баба. Всем бы таким дурам быть, так и умных не надобно. Баба истину сердцем чует.

— А не вредно ей… ну… молоко-то коровье? — ляпнул он первое, что взбрело на ум.

В глазах жены мелькнул испуг.

— Ну чего ты такое говоришь, Ваня… кому от свежего-то молока поплохеть может?

Она судорожно вздохнула.

— Я надеюсь, что всё обойдётся.

Полежаев осторожно обнял жену.

— Ладно… утро вечера мудренее. Пойду-ка я в баньку. Пропотели, изгваздались в дороге.

— Конечно иди, чего! Вон Илюшка с Охченом уже там, небось.

Из-за угла вывернулся долговязый Голуб.

— Варвара Кузьминишна, у тебя где-то мазь на медвежьем жире была вроде?

— Чего, обтёрся верхом-то? — Варвара встала.

— Да не… не то. Во, глянь, чего у меня со спиной.

Приказчик задрал рубаху. На спине, меж лопаток, багровело обширное расплывчатое пятно, едва розовое к краю, в середине же приобретшее цвет пролежня.

— Ни хрена себе… — пробормотал Полежаев.

— То-то и оно, — Голуб помолчал. — Не пойду-ка я в баню, пожалуй. Чего-то подташнивает меня. Отлежусь до завтра. Так ты мазь-то поищи, Варвара Кузьминишна.

Intermezzo

— Итак, корабль взорвался. Или есть иные мнения?

Пауза.

— Корабль действительно взорвался, Деус, но это не значит…

— Это значит, что два стажёра-планетога, выпущенные в рейс для заключительной дипломной работы, погибли. Что скажут спасатели?

— Гипер-маяк ни один не сработал. Служба не пропустила бы сигнал, можно не сомневаться.

— А маячки местного поиска? Электромагнитные диапазоны?

— Также ничего. Правда, спасательный гиперлёт прибыл не мгновенно, лишь спустя несколько местных суток… суток той планетки, имеется в виду. Однако местность, над которой корабль взорвался, практически необитаема. Трудно даже представить до какой степени, никакие наши заповедники даже в сравнение не идут. В любом случае версия, что аборигены смогли бы до нашего прибытия найти и отключить маяки, неправдоподобна.

Пауза.

— А как так получилось, что в экипаже оказался младенец?

Пауза.

— Это новорожденная девочка… Правила не запрещают брать на борт гиперлётов детей грудного возраста, нуждающихся в материнском молоке.

— Замечательно, — тон высокого руководства суров и бескомпромиссен. — Значит, в числе наказуемых обязаны оказаться и составители инструкции!

Пауза.

— Взрыв стандартного гиперлёта класса «зе»… я уже и не помню, когда последний раз случалось подобное ЧП? Если вообще случалось… Короче, дальнейшие разговоры с вами, коллеги, будут проводить уже следственные органы. Со мной, впрочем, тоже. Все свободны!

Глава 2

— Симпатичная планетка, правда?

— Нуу… издали они все симпатичные. Воды, по-моему, тут чересчур.

Странные голоса перекатывались, ворковали в голове. Ни одного знакомого слова, поди ж ты… вот только отчего-то Иван Иваныч всё понимал.

— Да, воды многовато… А это что? Ого! Да это никак полярные льды?!

— И не просто сезонные льды, а вековые ледниковые панцири. А ты говоришь — «симпатичная»…

— Не разглядела, каюсь. Беру свои слова обратно. Ужасная и противная планета.

Смех. Странный, переливчатый горловой смех, который человеку и воспроизвести-то невозможно.

— А без крайностей никак?

Полежаев проснулся, как от удара. В избе было жарко и душно — натопленная печь буквально источала тепло. За окошком полыхали мертвящим голубым светом молнии, гром перекатывался из края в край окоёма, и всё это покрывал неумолчный шум ночного дождя.

— Ну-ну-ну… не бойся ничего, маленькая… это просто гром гремит, дождик шумит… баю-баюшки-баю, колобка тебе даю…

Варвара, в одной сорочке, простоволосая, баюкала малышку, держа на руках. Возвращаться в колыбель найдёныш желанием не горела. Завернуть себя в пелёнки девочка также не дала, поднимая отчаянный рёв при малейшей попытке стеснить её свободу. А вот на руках, укрытая пуховым оренбургским платком, вела себя на удивление тихо.

— Баю-баюшки-баю, сидит котик на краю… ау-а… ау-а… спи, малышка, баю-бай, глазки крепко закрывай…

Осторожно выпростав ноги из-под лёгкого хлопчатобумажного покрывала — спать под тёплым одеялом в жарко натопленной избе не было никакой возможности — купец двинулся к выходу, стараясь не шуметь. Навалившись плечом, отжал дверь, так же бесшумно закрыл за собой. Миновав сени, вышел на крыльцо. Ночной ливень бушевал вовсю, с козырька потоком стекала вода, брызги летели на ступеньки. Поёжившись от сырой прохлады, Полежаев распустил гашник, прямо с крыльца справил малую нужду. Подышав ещё малость свежим воздухом, вернулся в дом.

— Уснула… — Варвара сидела возле звёздной люльки, так и оставшейся раскрытой настежь. Тусклый свет негасимой лампады, горевшей перед иконостасом, освещал её лицо с одной стороны, вспышки молний, то и дело полыхавших за окном, с другой. Странной и незнакомой показалась Полежаеву супруга. Странной, таинственной и манящей… будто и не жена много лет она ему, а некая пришелица со звёзд.

— Варя…

— М?

— Давно я не видал у тебя такого счастливого лица.

Женщина улыбнулась.

— А я, Ваня, впервые себя счастливой и чувствую. С тех пор, как схоронили мы нашу Дарёнку. Добр ты был ко мне, грех худое слово молвить. А не было счастья. Терпение только.

Молния полыхнула в очередной раз, и в свете её полыхнули огнём глаза женщины.

— Не отдам я её, Ваня. Только через мой труп.

— Но…