Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

откосы сменила чавкающая болотистая марь — хребёт-чувал остался позади. Вообще-то тропа была проложена здесь не зря — ибо шла по водоразделу местных ручейков и речушек, то есть по самым сухим местам. По относительно сухим. Поскольку справа-слева болотина становилась вовсе непроходимой для верхоконного, по крайней мере, до середины июля. И то, если не зарядят дожди…

— Степан Савельич, ты чего всё время ёрзаешь?

— Да пёс его знает… — приказчик то и дело двигал плечами. — Спина зачесалась чего-то…

— Потница, должно. Упрели мы неслабо, чай.

— Может, и потница… — Голуб покосился на свой «сидор», притороченный сейчас к луке седла.

— Ничего, Степан Савельич, потерпи… Вот вернёмся, баньку натопим… самовар поставим, водочку разольём…

Во, гляди-ка, воспрял народишко, удовлетворённо подумал Иван Иваныч, наблюдая за спутниками. Ничто так не бодрит в походе, как близость его конца. Банька, да с самоваром, да с водочкой — тут и мёртвый запляшет…

Долгий летний день медленно, но верно клонился к закату. То тут, то там в ветвях пересвистывались пичуги, подавали свой голос бурундуки, где-то долбил дятел — вчерашний ужас понемногу отходил, забывался, и жизнь брала своё.

— Илюша, глянь-ка, ладно ли всё? — Полежаев кивнул на замотанную в мешковину находку.

Тунгус, поравнявшись с поклажей, осторожно отогнул край рогожи.

— Всё ладно.

Ой, да не всё тут ладно, подумал Полежаев. С утра как воды в рот набрали тунгусы. Ну Охчен, допустим, и так-то не шибко болтлив был, однако Илюшка… Ой, что-то замыслили азиаты, смятенно размышлял купец, исподволь разглядывая лица своих людей. Да разве поймёшь… глаза как щели, лица как сковороды… Иван Иваныч придержал коня.

— Езжай-ка вперёд, Илюшка. И ты, Охчен, за ним. Степан Савельич, ты третьим.

— Чего боисся, хозяин? — глаза в прищуренных смотровых щелях век блеснули.

— Боюсь, потеряете находку, на ходу заснув! — рыкнул купчина, — Езжай давай!

Помедлив, тунгус хлестнул лошадёнку, уходя вперёд. Полежаев вдруг осознал, что сжимает в потной ладони рукоять «маузера», упрятанного за пазухой. М-да-с… вот только такого нам ещё тут и не хватает, до кучи…

Где-то впереди призывно замычала корова, и лошади, почуяв близость жилья, прибавили прыти. Длинные жерди изгибались, пружинили на ходу, небесное чудо своей невесомой массой то и дело норовило сбить животных с размеренного шага, едва не опрокидывая на поворотах. Тучи гнуса, поднятые из болотины, назойливо лезли во все дырки, донимая животных. Однако, скорей бы уже дойти, что ли… это ж надо, как руки-то изъели, гнусь ненасытная, надо было перчатки захватить из дому, что ли… хорошо накомарник не прорвался нигде, а то бы и борода не помогла…

— Ох, как чешется, мочи нет! — долговязый приказчик, извернувшись на ходу, пытался почесать спину.

— Да сейчас, сейчас, потерпи уже, Степан Савельич. Уже пришли почитай!

Словно в подтверждение сказанного, тропа расширилась, ещё сотня шагов, и открылся вид на строения. Жеребец под Полежаевым призывно заржал, с фактории ему ответила кобыла.

— Слава те господи! Добрались!

…

Верёвки и мешковина, сваленные в углу, являли собой разительный контраст с неземным дивом… как и вся обстановка избы, впрочем. Всё население фактории сгрудилось вокруг находки.

Небесная «жемчужина» лежала на полу, опираясь на плоское основание. От прежнего неистового сияния, виденного прошлой ночью, остались только какие-то неспешно мигающие огоньки да пробегающие в молочно-белой толще цепочки символов, никому неведомых.

— Вот, Варя…

— Ой… — Варвара Кузьминишна, вытянув шею и закусив губу, точно любопытная девчонка-малолетка, рассматривала сокровище. — Чего это, Ваня?

— Хы… кто бы знал… — хмыкнул Полежаев.

Помедлив, он подошёл вплотную. Осторожно тронул чудо-юдо пальцем, затем всей ладонью. Огоньки замигали чаще, поплясали и вернулись к прежнему медленному ритму.

— А ну-ка, Илюшка, попробуй ты! — оглянулся купец. — Ежели бог Огды к вам прибыл, так, может, это как раз твоему народцу и подарок.

Но и на приближение тунгуса диковина отреагировала аналогично. То же повторилось с Охченом и Голубом.

— Ладно… давай-ка баньку нам наладь, а там думать будем, чего делать, — вздохнул купчина.

В этот момент Варвара прикоснулась к находке. Результат вышел потрясающим. Диковина издала долгий мелодичный звук, огоньки заплясали как укушенные, и на поверхности «жемчужины» засветились отпечатки ладоней. Ну да, вот именно, натуральные отпечатки — как будто кто-то окунул ладошки в зелёную светящуюся краску да и приложил к чудо-юду.

Ойкнув ещё раз, женщина зачарованно потянулась к следам и медленно, будто во сне, положила руки поверх светящихся следов. Аккуратно, палец в палец.

Диковина издала новый мелодичный звук, символы побежали пуще прежнего, огоньки так и замельтешили.

— Варя… Варя, отойди от греха… — Полежаев попытался было оттащить супругу, мало ли чего, однако ноги словно приросли к полу. Все прочие присутствующие, судя по одеревенелым позам и лицам, испытывали сходные ощущения.

Опять мелодичный звук, и мутно-белая пелена вдруг протаяла, стала прозрачной.

— Ох ты, господи…

«Жемчужина» лопнула посередине, вдоль, края втянулись, словно вода. И вконец ошарашенным людям предстала картина — младенец, совершенно голенький, спящий на выстланном мягкой губкой ложе. Как колыбель, пронеслась в голове у Полежаева смятенная мысль… ба… да ведь и впрямь колыбель! И младенец в люльке… какой необычный разрез глаз… а так и нос, и губки вон розовые, и тёмные кудряшки отросли…… что-то тут не так… что не так?!

— Ой-ой-ой… — Варвара указала пальцем, и Иван Иваныч осознал наконец, что именно тут не так. Ибо ноги младенчика вместо ступней с пальчиками венчали маленькие аккуратные копытца, на длинных бабках — ну точь-в-точь как у жеребят.

Девочка — а судя по складке на лобке и отсутствию торчащих деталей, это была явно девочка — вдруг почмокала губками, распахнула глаза, обвела ими окружающих и заревела оглушительным рёвом, охватывающим, наверное, не менее трёх октав.

— Ну-ну-ну… — Варвара подхватила малышку, прижала к себе. — Ну что ты, маленькая… не плачь, никто тебя не обидит… ну-ну-ну…

Странно, но успокаивающее воркование подействовало. Малышка перестала орать, только всхлипывала по инерции, да обводила глазёнками собравшихся. И ещё прядала аккуратными ушками, совсем было человечьими, вот разве что заострёнными кверху.

— Она голодная… Ваня, она же голодная! — всполошилась женщина.

— Как… знаешь? — обрёл наконец дар речи Полежаев.

— По пузику, как же ещё!

Варвара Кузьминишна обвела всех строгим взором хозяйки.

— Так… мужики, все вон из избы! Выметайтесь, живо! Сейчас, моя маленькая… сейчас мы тебе молочка тёпленького… Иван, где у нас детские соски были? Ага, вижу… Да уйдёте ли вы уже наконец?!

…

Полежаев сидел на крыльце, бессмысленно таращась на закат, вновь горевший на западе — знатный закат, на полнеба… похоже, ненастье надвигается… даже гнус утих, не звенит, поди ж ты…

Ни одной связной мысли не находилось в