Повелитель генов - Эдмонд Мур Гамильтон

лица учёного мгновенно изменилось. Он уставился на американца.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.

— Хочу сказать, что я знаю! — выдавил Торн. — Я знаю, какие дьявольские дела вы вели здесь целых два года с помощью этой трубки! Так значит, монстры в той деревне — это следствие дефектов в их генах? Да, но именно вы вызвали эти дефекты в их генах!

— Вы приехали сюда два года назад, и через год после вашего приезда родился первый из монстров. Узнав это, я сразу подумал: если аномалии детей индейцев действительно вызваны повреждением генов, то это вы каким-то образом их повредили.

— В книгах по биологии из вашей библиотеки я узнал, как вы могли это сделать. Я прочел, как Мюллер[2] из Техасского университета обнаружил, что рентгеновские лучи могут повреждать гены, и как он создавал таким образом из плодовых мушек мутантов.

— Я вспомнил об этой огромной рентгеновской трубке в вашей лаборатории и понял, что вы повторили эксперименты Мюллера — на людях! Вы время от времени меняли излучение и вели записи об изменениях на этих карточках, чтобы увидеть, какой именно тип уродства вызовет каждое изменение. Эта трубка воздействовала на каждого зачатого ребенка в деревне, калеча каждого из них, превращая в монстра!

— Торн, он умышленно вызвал рождение всех этих монстров? — недоверчиво спросил Джерри Лэнхэм. Затем его румяное лицо потемнело, и он сделал шаг к учёному. — Да ты, проклятый…

Аласия спокойно поднял руку, останавливая его:

— Минутку, сеньоры, послушайте меня прежде чем вы совершите что‑нибудь опрометчивое. Когда я спас ваши жизни в Сан‑Мартино, вы дали слово беспрекословно подчиняться мне — независимо от того, что произойдёт.

Джерри остановился и беспомощно посмотрел на Торна. Хэддон проглотил душивший его гнев и подавил желание убить доктора.

— Мы действительно дали вам слово, — сбивчиво произнёс он. — Только это удерживает меня от того, чтобы не прикончить вас прямо здесь.

— Но, Торн… — возмутился Лэнхэм, чьё лицо всё ещё оставалось тёмным от душившей его ярости.

Торн покачал головой.

— Мы дали слово, Джерри. Бог свидетель, сейчас, когда я знаю, какой он бессердечный изверг, я об этом очень жалею.

Доктор Аласия подошёл к столу и обернулся к ним с презрительной улыбкой.

— Обычные гуманистические сантименты, — прокомментировал он. — Именно из-за них мне приходилось держать свою настоящую работу в абсолютном секрете от всех, поэтому я не осмеливался никому о ней рассказывать.

— Но зачем вы это делаете? — вскричал Торн. — Ради чего, во имя всего святого, вы обрекаете этих индейских детей на жуткие уродства?

Ученый задумчиво посмотрел на него.

— Думаю, вам двоим моя причина будет непонятна. Я делаю это просто ради расширения знаний о человеческих генах — моих собственных знаний и знаний науки вообще.

— Почему наука должна знать так много о генах плодовых мушек и так мало о генах человека? Просто потому из сентиментальных соображений экспериментировать над людьми запрещено. Я решил пренебречь всякими сантиментами и превратить это место в лабораторию для генетических опытов на людях.

— Я хотел выяснить, какое влияние оказывают рентгеновские лучи различных типов на гены нерожденных детей. Я выяснил, какие лучи воздействуют на гены человека. Когда‑нибудь собранные мной данные принесут неоценимую пользу науке, помогут генетикам будущего создать лучшую человеческую расу.

— Это было жестоко и бесчеловечно! — осуждающе воскликнул Торн. — Обрекать этих бедных индейцев на рождение таких искалеченных, чудовищных детей.

Джерри Лэнхэм свирепо посмотрел на ученого.

— Я бы уже вцепился ему в глотку, если бы мы не дали того обещания.

— Но вы его дали, — холодно заметил доктор Аласия. — И поскольку вы связаны им, вы будете повиноваться мне и сохраните всё, что узнали, при себе.

Торн, загнанный в угол, беспомощный, с черными глазами, искаженными от внутренней муки, отчаянно указал на гигантскую, пульсирующую трубку:

— Но вы хотя бы прекратите теперь эту дьявольскую работу? Вы сделаете это?

— Моя работа продолжится, — непреклонно заявил ученый. — Эта трубка будет излучать, как излучала последние два года, и будет продолжать влиять на гены каждого зачатого здесь ребенка.

— Каждый ребёнок, рождённый здесь, будет чудовищем, как и дети в прошедшем году. Но каждый ребенок пополнит копилку моих знаний.

Из дверного проема раздался крик, и трое мужчин резко обернулись. В дверях стояла Консепсьон Аласия.

Ее лицо было мертвенно-бледным, а темные глаза — неестественно огромными. Она смотрела на отца как загипнотизированная.

— Я слышала, — прошептала она дрожащим голосом. — Я пришла посмотреть, что вас задержало, и услышала… услышала, как ты говорил, что это ты вызвал рождение чудовищ, что каждый ребёнок, рождённый здесь, будет таким. Это правда?

Аласия, с помрачневшим и встревоженным лицом, быстро шагнул к ней.

— Консепсьон, мало ли, что ты слышала. Ты не должна придавать этому значения, уходи.

— Скажи мне, это правда? — потребовала она ответа, не отрывая от него взгляда расширившихся от ужаса глаз.

Он медленно кивнул.

— Да. Но ты не должна судить поспешно. Это всё ради науки…

— Ради науки? — повторила она, а затем разразилась истерическим смехом, от которого по нервам Торна прошёл ледяной холод. — Мой ребёнок родится таким же, как те, в деревне, — ради науки!

— Твой ребёнок? — Лицо учёного посерело. — Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что и у меня через несколько месяцев будет ребёнок — тот, кого ты обрек родиться чудовищем! Томаш и я… мы любим друг друга, но понимаем, что ты запретишь наш брак, — и потому попросили отца Нуньеса тайно нас обвенчать. Я думала, ты простишь меня, когда я скажу, что жду ребёнка, — твоего внука…

Она, пошатываясь, отступила от двери в коридор, назад, в сторону другой части дома.

Торн и Джерри, застыв в оцепенелом ужасе, увидели, как Аласия покачнулся, словно пьяный.

Лицо ученого исказилось, глаза невидяще уставились в пустоту, губы шевелились.

— Ребенок Консепсьон, мой внук!

Где-то в доме прогремел выстрел.

— Консепсьон! — закричал ученый и выскочил за дверь.

Торн и Лэнхэм побежали за ним по коридору и ворвались вместе с ним в библиотеку.

Девушка лежала на полу с пистолетом в руке, а на ее лице и груди алела кровь. Над ней склонился Томаш Патау. Он ошеломленно поднялся на ноги, медленно огляделся по сторонам, пока не увидел ученого. Его глаза впились в Аласию.

— Она всё мне рассказала, — произнес он почти спокойно, и вдруг вскричал: — Она всё мне рассказала! Рассказала, что ты