Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

установленной на солнцепёке для согрева, принялась обмывать налипшее дерьмо. — Вань, а Вань! Ты чего такой глупый, а? Два года парню, книжки пора читать!

— Бяша-Огды! — отчётливо произнёс парень, не переставая радостно щуриться. — Молока хочу!

— Молока тебе? А в какашки больше не будешь садиться?

— Да!

— Ну, коли «да», другое дело. Сейчас, погоди, вот разберусь с Варюхой…

Оставив подмытого парня, Бяшка поспешила на рёв второй воспитуемой. Здесь, кстати, ничего катастрофического не случилось — малышка лежала в подвешенной на трёх шнурах к потолку деревянной люльке, выдолбленной из кедровой колоды и обожжённой изнутри чуть не дочерна, прикрытая шкурой для тепла, сучила ногами и ревела как-то неубедительно, эпизодически. При виде няньки, правда, рёв усилился — обратить на себя любовь и ласку никогда лишним не бывает. Откинув шкуру с колыбельки, Бяшка осмотрела и ощупала подопечную. Нет, животик не вздутый… Что касается обычного повода для младенческого беспокойства, то с этим проблем тут не могло быть вовсе, поскольку просверленная насквозь дырочка в углублении не позволяла моче добраться до нежной кожицы. Как описалась, тут же всё стечёт на пол. Настоящая народная мудрость таёжных жителей, не имеющих возможности каждый день стирать кучу пелёнок…

— Ну-ну-ну… соскучилась по маме… скоро, скоро мама придёт, покормит тебя…

Успокоившись, малышка затихла, и Бяша осторожно прикрыла колыбельку шкурой, оставив лишь отдушину для лица. Так… теперь каша…

Сегодня всё хозяйство заимки было на грозной богине Огды, поскольку прочие обитатели усердно орудовали серпами и косами на ячменном поле. И хотя каких-то полторы десятины жнитва не такая уж тяжкая страда для пятерых здоровых работников, уборку следовало закончить как можно скорее. Желательно уже завтра, поскольку местная погода в преддверии осени совершенно непредсказуема.

Трижды с поля прибегала Асикай, покормить младенца грудью и захватить перекус жнецам, позавчерашних зачерствевших шанег да молока. Горячее питание будет лишь вечером — та самая ячменная каша с маслом. Можно бы, конечно, набросать в чугунок покрошенной солонины, для пущей наваристости, но тогда блюдо станет несъедобным для одной из обитательниц заимки. Нет уж, кому невтерпёж без мяса, пускай жуют вприкуску, ломтиками…

Угли в печи рдели, излучая жар с такой силой, что приходилось прикрывать веки. Прижмурившись, Бяша пошуровала кочергой, поправила стоявший в малиново рдевшей россыпи чугунок ухватом. Да, а вот мама сейчас бы едва заметила, что угольки не остыли. Люди не видят тепловое излучение, то есть совсем и вообще. Даже такой силы, что уже кожей можно ощутить, глазами всё равно не видят. Не дано им…

Мысль, холодная и скользкая, как рыба, всплыла откуда-то из глубины подсознания. Чем ты занимаешься, грозная богиня Огды? Там, в сарае, стоит тайна. Возможно, там твоё спасение. Если та люлька способна подать сигнал… А ты что делаешь? Кашу варишь, коров доишь да лис по тайге гоняешь…

— Ванька! Ну куда ты всё лезешь, а? Ух, вот я тебя!..

Холодная и скользкая мысль, вильнув хвостом, испуганно ушла в глубину.

…

— … Думала, купчихой буду. Первой гильдии негоцианта супругой.

Варвара тихонько засмеялась — совсем тихонько, чтобы не нарушать ночной покой. За окном негромко стучал по кровле и стёклам нудный осенний дождик. Вот и снова осень…

— Ну так я ж всерьёз намеревался в люди-то выбиться, — Полежаев счёл уместным чуть-чуть обидеться. — Не врал же я тебе, как некоторые молодые прохвосты.

Женщина вздохнула, потёрлась щекой о мужнино плечо.

— Да это я вру, Ваня… купчихой, не купчихой… Ясное дело, за босяка бы меня папенька, царствие ему небесное, так запросто не отдал. Не в том дело…

Пауза.

— Полюбила я тебя, Ваня. И даже ежели бы наперёд знала, что всё так обернётся… всё равно бы пошла за тебя. Ты думаешь, «с милым рай и в шалаше» — это слова пустые? Нет, Ванечка… Тот, кто эту поговорочку придумал, он всё про нас, про баб знал.

Пауза.

— Непраздная я, Ваня.

— М? — Иван Иваныч даже привстал на локте. — Ошибки нет?

— Нет ошибки… Ой, ну ты что! Задавишь, медведь!

— Нет, погоди… — отпустив притиснутую супругу, Полежаев уже лихорадочно нашаривал ногами вязаные тапочки.

— Ты куда, Вань?

— Куда-куда… богине нашей Огды помолиться!

В покоях богини Огды было тихо, слабо пахло таёжными травами. Постель была небрежно застелена байковым одеялом — судя по той небрежности, богиня собиралась вернуться на ложе не так уж чтобы к утру, но и не через пяток минут. Во всяком случае, когда речь шла о походе в сортир, постель Бяшка не застилала вовсе… Помедлив, Полежаев двинулся в сени. Он уже знал, где нужно искать неспящую в ночи.

Угловой чулан был тёмен и пуст, с самого начала Иван Иваныч пресёк любые поползновения совать сюда посторонний хлам. В центре помещения стояла та самая колыбель. В глубине гигантской жемчужины, как и десять лет назад, мерцали огоньки, бежали огненные строчки — штуковина исправно реагировала на приближение живых существ. Рядом, одетая в меховую кацавейку и столь нелюбимые длинные штаны — в неотапливаемом помещении было по-осеннему промозгло — на табурете сидела Бяшка.

— Бяша… ты чего не спишь?

Она ответила не сразу.

— Я никак не могу вникнуть… смысл ускользает. Никак не могу…

Девочка подняла голову на длинной шее — у людей таковые бывают нечасто и носят прозвание «лебединых».

— Что-то ведь они хотят сообщить, эти строчки?

— Но зачем же ночью? Днём время будет…

— Днём время будет, покоя не будет. В этом деле ничто не должно отвлекать…

Она улыбнулась в темноте.

— Ты же хотел помолиться великой Огды? Молись и иди спать, па… я ещё посижу. Подумаю.

— Вовек мне на тебя молиться, Бяша, — совершенно искренне заявил Полежаев.

Девочка засмеялась почти беззвучно.

— Свои люди, сочтёмся. Ты вот что, папа… ты научи-ка меня метко стрелять.

…

Глава 8

Снег, уже сильно слежавшийся, готовый вот-вот растаять, был испещрён строчками звериных следов, как исчерканный лист бумаги. Следы были старые и не очень, и опытный глаз читал их, как раскрытую книгу. Вот мышковала лиса… а вот белка перебежала с сосны на кедр… а тут заяц, сторожко поводя длинными ушами, пропрыгал из тальника к молодым осинкам… ого! А это сохатый прошествовал, неторопливо и важно, глубоко впечатывая свои мощные копыта… оп-па… не повезло нынче сохатому — отпечатки волчьих лап тянутся вослед…

Тунгус-охотник вздохнул. Всё это не то, не то… Ему не сохатый, не волчьи драные шкуры — ему соболь нужен! А нет следов. Ну нигде нет, и хоть ты лопни. Весна на носу, снег вот-вот ручьями пойдёт, зверь линять начнёт — кому