Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

понемногу смелела, крепла по закуткам и углам. — Как здоровье-то?

— Э… — купец поморщился. — Жив, уже неплохо по нынешним временам.

— Да что случилось?!

— Ты чего, там в своей берлоге совсем ни с кем не якшаешься?

— Ну зимой так оно, — признался Иван Иваныч. — Водки я не наливаю, чай тоже не особо, чего тунгусам у меня делать? Чалдоны-охотники до наших мест не добираются обыкновенно — сам знаешь, на чужой земле соболя бить… Ну а варнаков перехожих я в гости и не жду.

— Везёт тебе… — вздохнул купчина. — А я вот не могу про себя того сказать.

— Да ты объяснил бы толком, чего тут творится.

— Чего творится… Известно чего. Революция.

— Погоди… в прошлый раз ты говорил — революция…

— Та была ещё в феврале. А под конец года новая. В октябре, едрить её в дышло…

— О как… — Полежаев взялся теребить бороду. — И кто же теперь правит-властвует? Ещё одно временное правительство?

— То правительство, которое временное было, уже того… — Корней Евстафьич изобразил на пальцах виселицу. — А которое сейчас… ну, надеюсь, что временное оно. Одна на то и надежда. Большевики, блядский род! — купец изощрённо выругался.

— Кто такие?

— Жиды в основном, ну и прочая нерусь. Ну и русской сволоты понабрали, конечно… все варнаки с каторг, из тюрем, босота никчемная из щелей повылезала. Они, вишь, сразу поставили на босоту… — Корней Евстафьич выругался ещё более изощрённо. — «Кто был ничем, тот станет всем!» Да вот, полюбуйся, на газетку-то ихнюю! Вот тут, тут почитай!

Купец сунул гостю порядком измятый номер газеты.

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь… — прочёл вслух Иван Иваныч. — Ну-ну… ладно хоть не совокупляйтесь… Чего у них там, в типографии, ни одного грамотного нету?

— Отчего так решил?

— Да вот же, — Иван Иваныч ткнул пальцем в текст.

— Это ты про «яти»? Нету нынче ятей. Отменены революционной властью.

— Да уж… — не нашёлся чего сказать Полежаев. — Стой-ка… ничего не пойму… что за дата?

— Хе… — осклабился купчина. — Календарь российский также отменён декретом ихнего правительства.

— Охренеть…

— Купцов, промышленников, дворян, офицеров новая власть плющит по-чёрному, — продолжил повествование хозяин фактории. — Имущество отнимают любое, какое понравится, безвозмездно. Чуть что — убивают как собак… Псы бешеные, адские твари! — на сей раз от брани почтенного купца порозовел бы любой варнак.

Корней Евстафьич помолчал.

— Кончается Расея, Иван Иваныч.

— Да ой! — Полежаев хмыкнул. — Тыщу лет стояла, каких только вражин не переварила…

— Тыщу стояла, да вот время вышло. Жидовскую сатанинскую власть не выдержит, верно тебе говорю. Высосут досуха.

Купчина сверкнул глазами.

— Одна надёжа, что в кровище ихней же утопят их. Вон, гляди-ка, по всей железке белочехи восстали, ну и наши олухи понемногу просыпаются.

Помолчали.

— А кто это у тебя на чердаке?

— А… — Корней Евстафьич вздохнул. — Петька это, двоюродный племяш супружницы моей. В кадетах ходил, в Новосибирске.

— Чего ж сюда забился? Шлёпнул кого?

Хозяин вновь тяжко вздохнул.

— Давай про то не будем.

— Ну не будем и не будем, — покладисто согласился Полежаев. — Ночевать-то пустишь в крепость свою?

— Тебя пущу, — ухмыльнулся купчина. — Пополню гарнизон!

…

— … Убил на месте, не скрою. Винтовки никому не нужны?! Должно, таки приболел ты, Корней Евстафьич.

— Мож и приболел, да не на голову, — возразил хозяин фактории.

— В прошлом году за винтари-то такие деньжищи ломили!

— То было в прошлом году. Нынче вся шелупонь с винтовочками бегает. Фронт-то рассыпался, солдатики оружье с собой и прихватили… на память. Нынче, Иван Иваныч, винтовки не знают как извести. Вот, полюбуйся!

Покопавшись под прилавком, купчина выложил грубо сработанный винтовочный обрез.

— Это чего такое? — Полежаев взял в руки, повертел изуродованный огрызок трёхлинейки.

— Отрез. Современное революционное оружье этого… как его… пролетариата.

— Тоже мне оружие. Собаку разве что во дворе пристрелить.

— Ну, за собак не скажу, а людишек из таких вот штучек стреляют только так. Наган, тем более пистоль, его ж не так легко добыть ещё… А тут приклад да ствол отпилил, подвесил под одёжиной, и ожидай клиента в подворотне.

— Ну ладно… — вздохнув, Полежаев принялся увязывать привезённые на продажу винтовочки обратно в тюк. — Не надо так не надо. Не мука, чай, не прогоркнут… Потом кому-нибудь да сгодятся.

— А ты как, Иван Иваныч, нашёл уже никель-то небесный? — внезапно переменил тему купчина.

— Ищем, — неопределённо хмыкнул Полежаев.

— А найдёшь, так большевикам предложишь выкупить или как? — Корней Евстафьич ухмылялся сейчас достаточно ехидно.

— До того дожить ещё надобно, — уклонился Иван Иваныч от ответа. — Давай баланс подобьём.

Купчина подался вперёд.

— Не валяй ты со мною дурня-то, Иван Иваныч. Клади золото и бери всё чего унесёшь. Я считать не буду.

— Вот так негоциант! — рассмеялся Полежаев.

— Да, да! Не смотри как на сумасшедшего. Завоз сорван почитай повсюду, большевики того гляди экспроприируют чего найдут. Даже с пушниной нынче морока началась… Хочу в Америку податься. В Сан-Франциско. По крайности пока большевиков не передавят.

…

— … Вот такие вот дела.

Закончив повествование, Полежаев замолк, сцепив пальцы кистей в замок и глядя на танцующие в печи языки пламени. Какие жилистые у Вани руки-то стали, отстранённо подумала Варвара. Уж давно не купеческие, самые что ни на есть мужицкие руки…

— Значит, злые люди окончательно победили добрых? — Бяшка, как обычно, расположившаяся сбоку так, чтобы не видно было огня (открытое пламя раздражало звёздную девочку, слепило тепловое зрение), даже перестала жевать вкусную ватрушку с творогом.

— Я бы не стал так упрощать, — хмыкнул Иван Иваныч. За последний год он как-то незаметно и окончательно перешёл на разговор с Бяшей как с равной. Умненькая девочка на глазах превращалась в мудрую богиню Огды. Малышка с копытцами осталась там, в невозвратном прошлом.

— Ну хорошо, пусть не победили пока окончательно, — не унималась Бяшка. — Но к тому идёт? Так может случиться?

Долгая пауза. Вот как правильно, не лукавя и не словоблудствуя, ответить на такой… гм… детский вопрос?

— Да, Бяша. Так может случиться, — неожиданно для себя признался бывший купец.

— И что потом? После того, как зло воцарится на этой земле?

Полежаев тяжко вздохнул.

— Не знаю. Такие вопросы требуют осмысления, Бяша. Ты спроси, что мы будем делать, когда кончится пшеница и ржица — вот тут я тебе отвечу легко.

— Ну, это я и сама знаю, — фыркнула девочка. — Это как раз не вопрос, папа. Будем кашу лопать из саморощенного ячменя, картошку… Вы также мясо и борщ, а я капусту и морковку сырьём. И ягоды. Да, ещё же молоко и сметана!

— Огды права, — Охчен невозмутимо скручивал толстую проволоку, прихваченную среди хлама в кладовке у Корнея Евстафьича. — С голоду не помрём никак, однако.