Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

все люди такие. И даже самые лучшие из людей… Всех вам надо силой заставить. Лошадок землю рвать заставить, землю силой плодоносить заставить… Зёрна силой закопать, заборонить, силой расти заставить. А они же сами жить хотят, зёрнышки! Их же не надо заставлять!

— Трава же задавит… — Иван Иваныч вдруг осознал, что воспринял идею дочуры вполне серьёзно, и спорит уже по инерции.

— Да не задавит. Она же ещё и не взошла, папа. Ну вот порвёте вы ей корни, ладно… трава обозлится, пуще прежнего жить захочет. И покуда зёрнышки к свету пробиваются, трава уже своё наверстает.

Полежаев поймал взгляд Илюшки.

— Богиня Огды сказала, однако, — тунгус улыбнулся. — Не собака лаяй.

— Ох, Бяша… загубим ведь семена…

— А ты поверь, папа, — девочка теперь была как никогда серьёзна. — Возьми и поверь. И мне, и зёрнышкам.

— Ладно! — Полежаев решительно тряхнул головой. — В конце-то концов, ежели что, с голоду всяко не помрём!

…

Вода в корыте была горячей, еле терпели руки. Попробовав ещё раз воду пальцами, Варвара набросала в корыто тряпьё и принялась ожесточённо тереть, то и дело смахивая с лица клочья мыльной пены. Всё-таки как тяжела бабья доля… Одного тряпья на мужиков сколько надо перестирать, а постельное бельё… Неужто ничего нельзя придумать? Вот Бяша подрастает — неужто и ей, пришелице с небес, придётся тряпки в корыте тереть?

— Можно придумать, мама, — девочка подошла сзади, постукивая копытцами. — Вот я придумала.

Бяшка держала в руках рыбацкий садок, сплетённый из проволоки, с приделанной сверху палкой.

— Услышала мою мысль, значит… — улыбнулась женщина. — Чего хоть придумала-то?

— Вот сюда надо всё бельё сложить, и делать вот так, — девочка изобразила толчение в ступе. — Прямо в бочке с водой. И не надо руки варить. И быстрее.

— Значит, толочь воду в ступе предлагаешь, — засмеялась Варвара.

— Вот почему так, мама? — расстроенно произнесла Бяшка. — Папа вон не верит, и ты не веришь… Смеётесь только. Да тут же видно-очевидно всё, как с одного раза не понять?! Вот ты возьми и попробуй, а потом будешь смеяться!

— Ну а что? — улыбнулась Варвара Кузьминишна. — Попробовать недолго. Где-то у нас кадушка глубокая… ага, вот. Сейчас у нас с тобой, Бяша, будет… как это говорят учёные-то люди… эксперимент!

Вылив воду из корыта в ушат, Варвара добавила ведро кипятка и мыльной стружки, сложила мокрое тряпьё в проволочный садок и взялась за палку.

— Начнём! Время засекай!

Толочь воду в ступе оказалось не столь уж легко — садок с тряпками здорово тормозил, оказывал сопротивление. Спустя недолгое время Варвара Кузьминишна вконец упарилась.

— Уф… Ну, давай посмотрим, чего у нас вышло-то. Сейчас прополощем, и поглядим… Айда на ручей! — она принялась складывать постиранное в корзину. — Пустую корзину возьми.

— Да, мама.

Полоскать бельё в летнем ручье с прозрачной текучей водою — не в проруби, одно сплошное удовольствие. Опустившись на колени, Варвара принимала мокрые тряпки от Бяши, полоскала, выкручивала и бросала в корзинку для готового. Закончив, женщина извлекла одну из вещей, бывшую наиболее заношенной, растянула.

— Гляди-ка… ведь и вправду не хуже чем руками простиралась. Ну молодец, Бяша! Ну голова!

Вопреки обыкновению, девочка не расцвела от похвалы.

— Бяша… что случилось? — встревожилась Варвара. — Говори, не таи. Я ж не могу твои мысли читать!

Девочка протянула руку. На ладони красовался крупный белый зуб.

— Ма… он выпал. Это цинга?

В нечеловеческих глазах стояли слёзы, самые обычные слёзы.

— Я же морковку ем всё время… ма, я теперь умру, да?

Варвара улыбнулась.

— Никакая это не цинга. Зубы у тебя меняются, Бяшенька. У человеческих детишек это пораньше происходит, правда. А у тебя вот сейчас, в семь годков, так выходит. Скоро новые-здоровые зубки будут у тебя!

— Не, правда?! — грусть-тоска в прекрасных газельих очах стремительно вытеснялась лучезарной радостью. — Ой, мама!

— Ах ты моя дочура ненаглядная! — Варвара изо всех сил прижала к себе приёмыша.

Она вдруг отстранилась, пристально взглянула девочке в лицо.

— Погоди-ка… Бяша… это ты помирать собралась, а матери для облегчения эту вот штуку выдумывала?!

Пауза.

— А я думала вообще ничего вам с папой не говорить. Чтобы вы ещё маленько порадовались… ну… пока я не умерла.

— Ох, Бяшка, Бяшка… До чего ж ты умнющая, а местами ну такая дурочка!

…

— … Мука есть, хоть ржаная, хоть пшеничная. А вот цельной ржи и пшенички нету, не завезли. Не пользуется она спросом у тунгусов. Ячменя вот четыре куля осталось, могу предложить.

Молодой щеголеватый приказчик, с напомаженными волосами, несмотря на молодость, уже приобретавших рискованную прозрачность в районе темени, всем своим видом изображал огорчение, поскольку не сумел удовлетворить запросы солидного клиента. Самого хозяина фактории на месте не оказалось, в точности так, как некогда сам Полежаев, новый владелец без передыху возил спирт и прочее из Кежмы. Тем не менее парень, похоже, знал толк в местных обычаях, поскольку не стал заговаривать о деле вчера — вежливо предложил ночлег, самовар и баньку, дабы путники отошли от дороги. Всё-таки ночёвки у костра, среди туч гнуса, как ни крути, отдыхом можно назвать с большой оговоркой.

— Ладно… — вздохнул Полежаев, исподволь оглядывая своё бывшее владение. — Пшеничной муки беру шесть мешков, ржаной четыре. Ячмень тоже возьму, весь.

— Сахар, соль?

— Естественно.

— Патроны, порох, дробь?

— Это по такой-то цене? — усмехнулся Иван Иваныч.

— А что делать? — огорчение приказчика удвоилось. — Война же…

— Вот я и подожду, покуда война окончится.

Парень хмыкнул.

— Да что-то не похоже, чтобы к окончанию дело-то шло. Все бают, вторую зиму солдатикам в окопах зимовать придётся.

— Да ой, — недоверчиво усомнился Полежаев.

— Ну. Всё к тому идёт. Да вот… — приказчик, пошуровав под прилавком, извлёк пачку разномастных мятых газет. — Можете полюбопытствовать, ежели не верите. Нет-нет, ничего не стоит, мы ж их на обёртку используем!

— Хреново, коли так… — вздохнул Полежаев. — Ладно, спасибо. Илюшка, Охчен, давайте грузиться.

— Водки-то сколь будете брать?

— Нисколько не будем, — улыбнулся Иван Иваныч.

— Как? Прошу прощения, не понял я…

— Водку не берём.

— Совсем?! — теперь на лице приказчика читалась сложная гамма чувств: недоумение, искренняя обида и где-то даже презрение.

Полежаев усмехнулся в бороду.

— Чтоб не было неясности, парень… Эта вот фактория допрежь моей была. Сколько я той водки тунгусам перевозил, тебе и во сне не снилось. Так что доподлинно знаю, каков зверь эта самая водка.

…

— Ты прямо провидица у нас, Бяша. Ведь взошёл ячмень-то на непаханом поле. Чуть земля подсыхать стала — хоп! — дождик кстати…

За разговором Варвара Кузьминишна энергично вертела рукоять американской машинки-сепаратора — сбивала сливки на сметану. Сметана помимо прочего была наилучшим