Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Вся деревня вздохнула с облегчением, увидев, что Хэ’энала повела Исаака куда-то, когда он сделался беспокойным; они превозносили ее за проявленную к нему доброту, за то, что приглядывает за ним.

– Хэ’энала – хороший отец, – посмеивались про себя люди. Благодарна была даже София. Однако сопровождать Исаака в его убежище не было жертвой с ее стороны, ибо если брат ее искал ясности, Хэ’энала тоской исходила по уединению. Что, впрочем, одно и то же, полагала она.

Год за годом Исаак по большей части повторял чужие слова, и даже София уже поверила в то, что он не способен к прямой речи. И тут однажды днем, растерянная и взволнованная, Хэ’энала просто подчинилась порыву. Она была младше Исаака, но много сильнее, если даже не выше, поэтому когда он начал кружить и жужжать, попросту ухватила его за лодыжку и отвела в лес – в тихое и спокойное место.

Она ждала, что он умолкнет или в худшем случае начнет твердить какую-нибудь бессмысленную фразу, повторяя ее снова и снова до тех пор, пока она не утратит свое значение. И только потом Хэ’энала поняла, что ее собственное вызванное усталостью, обиженное молчание позволило Исааку додумать свою мысль, а потом произнести ее вслух. И какую мысль!

– Как можно услышать собственную душу, если все вокруг говорят?

В тот день он больше ничего не сказал, однако Хэ’энала часами потом обдумывала его слова. И решила, что душа является наиболее реальной частью личности, a обнаружить, что реально, а что нет, можно только в уединении.

В деревне каждый поступок, каждое слово, каждое решение или желание немедленно становились предметом общего обсуждения и мнений – они сравнивались, становились предметом споров, оценки и переоценки. И как можно понять, кто ты такая, когда всякий твой поступок и жест требует утверждения полутора сотнями лиц? Если только она прикроет руками глаза и заткнет на мгновение уши, немедленно явится заботливый рунаo и спросит:

– Сипаж, Хэ’энала, ты не заболела?

И тут все вокруг примутся обсуждать, что и как она сегодня кушала, как какала, как выглядит ее шкурка, и не болят ли ее глазки, и не может ли все это происходить оттого, что в последние дни солнечного света больше, чем положено, а дождя меньше, и не следует ли отсюда, что дж’илл в этом году уродится позднее обычного, и как все это скажется на спросе на к’жиф, всегда зависящего от дж’илл…

Итак, Хэ’энала поблагодарила Бога за то, что способность Исаака терпеть деревенскую суету еще более ограничена, чем ее собственная. Она никогда не рассказывала Софии о том, что говорил Исаак, когда они оставались наедине. Это рождало чувство вины. Хэ’энале иногда казалось, что она обкрадывает Софию, которая так мечтала о том, чтобы Исаак поговорил с ней.

Однажды, когда Хэ’энала услышала, что Исаак зевнул под своим головным платком, и поняла, что он кончил читать и способен вынести вопрос, она спросила:

– Сипаж, Исаак, почему ты никогда не разговариваешь с нашей матерью?

– Она хочет слишком многого, – ответил он безликим тоном. – Она срывает вуаль.

Исаак дважды отправлял с планшета послание Софии. Первое гласило: «Оставь этого в покое». Получив его, мать зарыдала: единственная обращенная к ней фраза сына оказалась укоризной. Потом, во время интенсивного разочарования и страха, посещавших Исаака, когда он заканчивал какую-то линию своих навязчивых исследований, он спросил:

– Закончатся ли когда-нибудь вещи, которые мне предстоит узнать?

– Нет, – написала в ответ сыну София. – Никогда.

Он выглядел довольным, но, кроме этого единственного уверения, ничего от нее не хотел.

Опечаленная воспоминанием, Хэ’энала вздохнула и привалилась к прогретому солнцем камню, закрывая глаза. Полуденная жара и скука, соединившись с физиологией хищника-подростка, боролись с сознанием, но сегодняшний день оказался наполненным последним бзиком Исаака.

Он поставил себе задачу запомнить каждую базовую пару в человеческой ДНК, приписав музыкальную ноту каждому из четырех оснований: аденину, цитозину, гуанину и тимину. И часами теперь выслушивал монотонные последовательности из четырех нот.

– Сипаж, Исаак, – спросила она, когда он начал эту забаву, – что ты делаешь?

– Вспоминаю, – ответил он, и занятие это показалось Хэ’энале необычайно бесцельным даже для Исаака.

Даже София начала отдаляться в последние несколько лет, часто занимаясь несколькими делами сразу: прислушиваясь к дискуссиям руна, она составляла рапорты, готовила метеорологическую информацию для распространения среди офицеров, координировала поставки припасов нуждающимся. Снова и снова Хэ’энала, расстроенная растущей изоляцией Софии, пыталась поддержать ее, сделаться настоящей помощницей своей матери, даже когда ей были неприятны ее явные, но не произнесенные вслух потребности.

– Все это не имеет к тебе совсем никакого отношения, – говорила тогда София, самым эффективным образом отключая Хэ’эналу так, как это умел делать Исаак. Казалось, что София полностью оживает только тогда, когда говорит о справедливости, но с течением лет даже эта тема растворилась в молчании.

Никто из людей не поощрял интереса Хэ’эналы к войне, и ее вопросы тактично отклонялись…

«Им стыдно, – понимала Хэ’энала. – Они не хотят, чтобы я знала, но я-то понимаю, что останусь последней в своем роде. Потому что они начали нечто такое, что может завершиться единственным образом. София и Исаак, наверное, правы, – думала она, засыпая. – Оставайся в стороне, скрывай свое сердце, не желай того, чего не можешь иметь…»

Она уже спала какое-то время, когда услышала пронзительный и бесцветный голос Исаака:

– Это хуже красного. Этот уходит.

– Хорошо, – пробормотала она сквозь сон. – Эта придет к тебе в деревню.

– Сипаж, люди, – воззвала София к соседям спустя несколько часов, – уже почти красный свет! Кто-нибудь видел Исаака и Хэ’эналу?

Пуска ВаТруча-Сай отделилась от стайки судачивших о своем девиц и с любопытством огляделась по сторонам.

– Сегодня они ушли в хижину Исаака, – напомнила она Фиа.

– Сипаж, Пуска, – обратился к ней ее отец, Канчай, – будь добра, сходи за ними и приведи их сюда.

– Oх, заешь меня, – буркнула Пуска под шокированные смешки подруг. Но Пуска не смущалась. Проведенного в армии года вполне достаточно, чтобы огрубить взгляды и язык женщины, потом она пользовалась самыми благопристойными из вульгарных выражений… Эти новобранцы все равно скоро узнают все остальные. Улыбнувшись девицам, Пуска сказала: – Долг хорошего солдата, – с той преувеличенной искренностью, которая часто скрывает твердокаменный цинизм, и поскакала за детьми Фиа.

Примерно две дюжины шагов ей потребовалось, чтобы зайти за укрытия и отведенные под хранилища хижины и примерно еще столько же, чтобы удалиться за пределы слышимости деревенского шума. Весь первый месяц, проведенный в городе Мо’арл, Пуске снился родной дом; тоскуя по лесной тишине и безопасности, она пыталась убежать туда во